Лингвы все разные, а лингам един.

Всем рабам господин.

Так пусть же с хеттского на хурритский переводит переводчик с татарского на хорватский, а с урартского на угаритский — переводчик с удмуртского на ахеронский! И пусть все веселятся и пьют шотландский сингл молт! И пусть пьяно напевают что-нибудь меж означаемым и означающим! Познать незнанием (Н. К.)? Их закулисный, закадровый перевод может случиться невзначай, не в общепринятом знаке, а — вне знака, вне закона — как в оперативно поданном автозаке. «И чем случайней, тем вернее» (Б. П.). Их нетрезвый затрапезный перевод может получиться исподволь, то есть невольно оказаться в чем-то вольно — подпольно — правдивым, даже если переводят они совсем неправдоподобно. И совсем не то.

И не надо путать истину факта с правдой жизни.

Здесь, как и везде, главное не знать, а верить.

Вот.

Истин в мире немало, а правда на всех одна.

Вот она, вот она, языком замотана.

Честный переводчик — это, например, тот, кто говорит и понимает только по-польдевски, берется переводить с молдавского на мальдивский и — оказавшись на ярко освещенной сцене между мордвинами и мадьярами, которые никак не могут и, в общем-то, вовсе не собираются договариваться, — не гордо, а смиренно шепчет что-то свое на восточном наречии одного из средненемецких диалектов верхненемецкого кластера западногерманской группы германского языка, шепчет, прекрасно понимая, что далекие звезды его робкому шепоту все равно не внемлют.

И со времен… этих самых… скарабеев…

Критиковать вышеизложенное — дело легкое и не лишенное удовольствия. К примеру, послать оппонента в т. н. «герменевтический маршрут» с его четырьмя этапами: «настрой» (когда якобы настигают и постигают), «наступление» (когда якобы преодолевают сопротивление), «прорыв» (когда якобы осуществляют захват и присвоение) и «возврат поршня» (когда якобы достигается перемирие, согласие, т. е. соответствие оригинала и перевода). В этой милитаристской операции, задуманной Д. С., все ясно и логично, победа почти обещана, перемирие почти гарантировано. Но чем сильнее иллюзия переводческой прозрачности, тем она опаснее (на опасность всех этих «кабы» и «якобы» указывал проницательный С. К.). Вместо прорывов и захватов марширующим по этапу энтузиастам куда чаще встречаются тупики. Тупик, где не звучит никакой язык. Тык и кирдык.

Подобные пораженческие идеи, да еще и приправленные оголтелым ерничаньем, в духе «Ъ und А» (П. К.), вряд ли встретят радушный прием корпоративного сообщества. Все это и впрямь выглядит как дешевенький апофатический неоплатонизм (читай: «невоплотизм»), а еще как неловкое оправдание собственной переводческой несостоятельности, так сказать, профессиональной непригодности: мол, сам переводить не может, поэтому и тужится доказать, что переводить не может никто; тоже мне нашелся… ведь были же… ведь есть же… вот мы же… вот в ЖЖ же и иже…

Все ниже и ниже, все жиже и жиже…

Завраться до грыжи.

Что на это можно возразить?

Ничего.

Нужно ли возражать?

Нет.

Горькая, как резкое пробуждение, правда — все же лучше, чем сладкая, как медленное засыпание, ложь. Хотя в это и трудно поверить.

Да, талантливые и даже гениальные переводчики были. Все еще есть. И, наверное, будут. И мы им в подметки не годимся, что признаём откровенно, без горечи и зависти. Однако даже самые удачные переводы самых удачливых переводчиков так далеки от исходных изводов, что вовсе непонятно, о какой удаче может идти речь. Если даже самые лучшие не способны перевести с чувством, с толком, с расстановкой «трансляционную диффузию макромолекул и надмолекулярных структур и анализ полидисперсности методами квазиупругого светорассеяния» (В. Н.), так чего уж тут.

А еще берутся переводить про облака.

Красиво лгать на заданную тему — пересказывать чужую ложь иначе. По-разному горько, по-разному сладко. Иное иному рознь. Лучше перевести глаза на другой предмет, а разговор — на другую тему.

Кириш-чикир — это по-каковски?

И со… И ко…

Ик°.

Merdre.

Слово есть дериват. Перевод слова есть дериват деривата. Двойной дрейф не живых древ, а корявых дров. Попытка увести в сторону, вдаль, в даль столь далекую, что оттуда уже не будет слышно никаких слов.

Слово есть паллиатив. Перевод слова есть паллиатив паллиатива. Попытка связать несвязные языки, каждый из которых уже бессвязен сам по себе, порознь, врозь.

Дери бас паленый.

Попытка тщетная, безуспешная, но не бесполезная.

Смысл не в том, чтобы полностью перевести (что непосильно никому), а в том, чтобы частично довести (что по силам почти каждому). Доводить хоть что-то. Сводя к минимуму ущерб и недостачу. Взывая к далеким звездам. Не познать умение выигрывать, а постигать науку проигрывать. Перевод есть не результат локальной победы, а процесс глобального поражения. Не краткий миг славного торжества, а затянувшийся — на всю жизнь — срок позорного краха.

В этой жизни, все больше проигрывая и все дальше позорясь, важно всегда оставлять за собой право и возможность удивляться и радоваться, причем не обязательно с помощью шотландского сингл молта.

Ура!

Мы снова наврали.

Вы — тоже.

И проиграли.

Мы переводим и поражаемся масштабу потерь. Вычитываем промахи, высчитываем огрехи. Думаем о пробелах и пропусках. Об опущениях и упущениях. Об ажурах брюссельского кружева. О коросте. О звездном хрусте. О пустых множествах. О швах. О тюрьмах и лагерях. О рвах, траншеях, окопах. О ворожеях и божествах. О синкопах и апокопах. Мы переводим запах и прах. Переводим бумагу, воздух и время. Переводим страх, скуку и бремя. Переливаем в порожнее — из пустого, в грядущее — из былого. Передаем печаль и бессилие одиночества. И несем — на кой и куда? — горечь псевдознаточества. Переводим, и нам, как знать, что-то привидится и приведется. Доводим, и нам, может быть, когда-нибудь доведется. Удастся, воздастся. Отведать какой-то там сладости. Светлой грусти и тихой радости.

И вспомнить о синих огонечках.

И…

На!

Из цитаты (не Тацита).

Ты — не «креативный <медиатор>, реконструирующий соответствующий контекст, который есть не что иное, как архитектоническая соположенность и рядоположенность вербальных (и невербальных) цепочек в их формальном и содержательном отношении <при том что> затекст и подтекст — совокупность логосем и эйдосем, могущих эксплицитно и имплицитно…» (опять С.)

Ух ты!

Ты, переводя (плохо), все же что-то творишь (не обязательно хорошо, но дело не в результате, а в процессе творения). Так ты, возможно, невольно и неосознанно, вносишь свою посильную лепту в процесс общего поэтического творчества. О. П. Т. Опыт. В этом «ы» — важность розницы. Разницы. Ты пытаешься отворять, раскрывать, выражать что-то иное, как-то иначе. Сдвигать не для того, чтобы рвать, а лишь пытаясь — далеким звездам шепча — что-то связать.

Ты, дорогой, вовсе не рог софистов и акафистов, не драгоман-активист: не будь извилист, как казуист, как лингвист речист, как толмач языкаст.

Будь кристально чист, как меловый лист или первый наст; хрустально звонок и пуст, как далеких-далеких звезд хруст. Прост как свист.

И тем самым — мудр как старцы, мил как младенцы: человеческие заусенцы,

Сирые, малые, умаленные, умалишенные в речи.

Не ори, а — или о — твори. Дверь. И доверь. И смотри. Раз-два-три.

Утро. День. Вечер.