… тот что живее всех живых…
… бессменный вождь в советском аппарате…
… мумифицированный миф в центральном зиккурате…
… о в рифму…
… то есть с установкой на управляемый демократизм и федеральный татаромонголизм…
… какова формулировка…
… национализировать убытки и приватизировать…
… эти самые как их…
… да не придатки…
… на кой хрен им наши придатки ну хрен то ведь можно употреблять ведь он не табуирован…
… так вот не придатки а эти как их…
… прибытки…
… нет не прибытки а как-то иначе ну да хрен с ними…
… так вот не зная меры ни в страстях ни в помыслах достигая неблагородных целей неблаговидными средствами…
… и тем самым демонируя…
… демонтируя…
… нет демонстрируя это…
… как это…
… единство униформы и содержания…
… под стражей ха-ха…
… в диалектическом понимании исключительной роли…
… отдельных особей в истории человеческих эрекций эякуляций и соответственно популяций…
… о чем ты дружочек и понятия не имеешь хотя истинно…
… инстинктивно живешь сообразуясь и не ропща…
… а вот у меня редко получается не ропща…
… ну давай несуетливо…
… например за то чтобы нас хватило…
… нам хватало терпения «удивлять мир отсутствием поступков и опрятностью чувств» это я одного писателя неместного цитирую…
… и оставалось это как его ну хотя бы немного…
… а кстати у нас что-то еще осталось…
… так вот…
… оставалось немного светлой радости тихой грусти и…
… этого как его…
… этой как ее…
… ну ее…
… ну давай несуетливо…
… а давать-то уже нечего а я еще хотел про метафизику…
… мы ведь с тобой вроде бы и не того совсем не суетились а уже все…
… не иначе как этот с крыльями помог…
… вон легок на помине дескать пора поберечься хотя еще не понятно кто кого бережет…
… сколько раз так было ситуация хуже некуда а от него ни слуху ни духу ни вестей ни костей…
… а вот к распитию заявляется каждый раз причем под конец когда пить уже нечего и многозначительно молчит и грустно улыбается…
… вон смотри головой качает дескать хватит а чего хватит почему хватит…
… хотя может он и прав…
… я уже вы…
… выгорел…
… выговорил…
… выговорился…
… и как всегда слегка зача…
… заплеча…
… запечалился как…
… как всякая божья тварь после совокупления…
… чего это я вдруг про совокупления видать пора за…
… за это самое…
… да и ты дружок уже вы…
… выгулял…
… выгулялся и чу…
… чуть заскучал а значит скоро начнешь сук…
… скулить…
… я же тебя знаю…
… а мне вдруг вздумается тебе как в прошлый раз подвывать…
… и нагрянут в этот скверик правоохранительные органы и за несанкционированное собрание без согласования и намордника задержат нас и отвезут в околоток…
хотя вряд ли ведь видно что брать с нас нечего…
… хуже если придут другие с туманной генетикой и сквозной пагинацией…
… низведенные до состояния фриков или ботов…
… из меня боец плохой да и ты не лучше а этот крылатый и вовсе испугается и улизнет как всегда…
… и мне одному за вас двоих за нас троих ну в общем одному достанется…
… так что нам неприкаянным да еще без ошейника и намордника учитывая тенденцию лучше бы отсюда…
… ладно слюнявый давай ка…
… да не лижись ты не лижись…
… твой поцелуй воистину лобзание…
… а тот крылатый пусть ведет…
… куда-нибудь…
… ему вверяюсь…
ВХОД-ВЫХОД
Вещи встречают нас уверенно. Им, неодушевленным, не свойственно колебаться, еще меньше — метаться, увиливать. Они терпеливо ожидают нашего приближения и невозмутимо рассматривают нас. Хотя мы всегда считали, что только нам, одушевленным, дано смотреть. Смотреть и понимать. Более того, мы нисколько не сомневались, что при желании способны любую вещь рассмотреть и понять досконально.
До чего же мы самоуверенны. До тошноты.
От нашей самоуверенности нас должно мутить. Ведь мы смотрим на вещи всегда с одной, первой попавшейся, стороны, и именно с этой стороны они, по нашему разумению, должны нам представляться и этой стороной определяться. Как если бы вся их вещественная задача сводилась к этой односторонности. Какая убогая однобокость! Совокупность окружающих нас вещей призвана создавать ареал нашего обитания, наше окружение, нашу свиту, но мы воспринимаем их как что-то несущественное, почти бесплотное, призрачное и не отбрасывающее тень. Мы не удосуживаемся приблизиться, склониться, мы взираем, будто надзираем, сохраняя дистанцию и субординацию. Изредка, с недосягаемой высоты нашего человеческого величия и нашей человеческой одушевленности мы в приступе какого-то непонятного великодушия снисходим до неодушевленных предметов и устраиваем им строгий смотр, а они обязаны соответствовать нашему априорному воззрению, представать перед нами в полном порядке и при полном параде.
Такой подход, равно как и взгляд, — небрежен и пренебрежителен; точка зрения необъективна; следовательно, и понимание — чаще всего поверхностно и ошибочно. Вещи не всегда соответствуют нашим представлениям; так называемые «вещи в себе» не соответствуют ничему, а «вещи вне себя» не соответствуют даже самим себе. Забавно было бы проследить, как вещь выходит из себя и как мы на это реагируем, но это уже другая история.
Здесь же важно отметить, что ожидание порядочности и парадности часто оборачивается обманутым удивлением. Истина факта почти никогда не соответствует правде жизни. По крайней мере, у нас, в Рутении, учитывая вековую традицию несоответствия, это случается на каждом шагу («Тут врут как мрут», — каламбурим мы о своей родине, и все камлаем и лаем).
Шаг — мах. Шаг — шах. Шаг — мат.
Шагнул, промахнулся, выматерился.
Всякий раз остается лишь удрученно замолкать и нехотя признавать, что у вещей, как и у слов, есть разные аспекты, разные стороны. Но поскольку смотреть с разных сторон одновременно не получается, то приходится менять точки зрения, искать другие ракурсы, подходы, заходить иначе («В Рутении нет рутины», — каламбурим мы о своей родине, и все рубим и бурим), и это постоянно меняет отношение людей к вещам, людей к людям и людей к самим себе. Мы — так, а они — эдак. Мы — туда, а они — сюда. Мы — с парадного, а нас — с черного, по-черному…
Так, например, в силу издавна сложившейся традиции парадные входы многих рутенийских дворцов чаще всего закрыты, и нежеланные посетители входят сбоку или даже сзади. Из робости? Из чувства ущербности? Из чувства собственного несоответствия, недостоинства? Где-то там, с фасада, — былая роскошь лепных карнизов и резных наличников, виньеток и амуров, а тут флигелек на заднем дворе — притянутая скрипучей железной пружиной кургузая дверца. Былые вещи из далекого и ныне недоступного мира — лепные, резные, витые, кованые, словно потеряв свою материальную вещественность, превратились в символы утраты. Утраченной эпохи. Какой еще десюдепорт? Что за капель-капитель? И вот трухлявое дерево и ржавое железо стали символами ностальгии. Кто брал на себя труд описывать предметы? Кто вставал на сторону вещей? Губка, мыло, камень… Кто задумывался о ностальгии материи? О драматической глубине предмета и трагической неспособности слова ее выразить? Почему все сводится к голым идеям? И вот уже в каком по счету поколении — опять на колени! — культивируется недоверие к значению слов и предназначению вещей, к самим словам и вещам, а заодно и к окружающим их людям. А они, слова и вещи, вроде бы не сговариваясь, продолжают коварно обманывать ожидание и понимание нашего далеко не парадного статуса на задворках чужого праздника жизни.
И все же иногда, в силу каких-то не зависящих от нас причин — приглашения, приказа, а то и просто слепого желания верить — мы, как нам представляется, можем не обмануться. Полноправно войти через парадный вход и встретиться…
С чем?
