Они объявляли: отечество в опасности. Они орали как обезумевшие. Без обиняков и околичностей призывали отстраивать общечеловеческое будущее, а также отвыкать, оправляться, очищаться и обеспечивать обществу человеческий облик. Оплазивые оглядатаи из особых отделов ожидали и не обрабатывали, но все равно отслеживали. С путниками и ополичниками открывали общества и сообщества. От твоего имени отмахивали обдуманно и организованно; отчаянно обособляли, оформляли и отправляли со счетов на счета. Они, одутловатые и оплывшие опрокидни, обманывали и обкрадывали. Они жирнели пальцами и тучнели выей, покрывали лицо олеем и обкладывали туком лядвеи свои. И темя волосатое их косневело в беззакониях.

У тебя, огражденного и ограниченного, ничего не спрашивали. Тебя, отмалчивающегося и отмаливающегося, отдавали на откуп грядущему обилию и довольству. Тебе и твоим мучителям разрешали сообща отвечать за огрехи и ошибки, а также очищаться на облагораживание отечества. Тебя обязывали обустраиваться в омерзении общественного опустения и в оптимизме неведения. Отечество оттаивало, и ты отмокал и отогревался. Ты был как обмерший овцебык, отпущенный обходить вокруг огромного овощного огорода. Ты, обнадеженный и осмелевший, оживал и отвлекался. Отрадные отблески озаряли тебя, а отпрыски твои спрашивали, слушали и высказывались, а отпрыски твоих отпрысков открыто обсуждали и даже острословили по поводу необъятных пределов отчизны.

Они ничего не объявляли и ни к чему не призывали. Они орали как остервенелые. Без обиняков и околичностей отменяли ориентиры и еще больше обкрадывали: обособляли, организовывали, оформляли и отсылали со счетов на счета. Они, оборотливые и ориентирующиеся, отсуживали, отторгали, отчуждали; от твоего имени оттесняли, оттирали и оттеняли. Оглядатаи из особых отделов ожидали и не обрабатывали, но все равно отслеживали. Сообща.

С опросчиками делали тебя ответчиком и отчуждали. Они отбирали все, что было, и даже то, чего не было. Они, осоловевшие и оплывшие охлынцы, отмазывали, откупали, откатывали и обогащались. Они жирнели пальцами и тучнели выей, покрывали лицо олеем и обкладывали туком лядвеи свои. И темя волосатое их косневело в беззакониях. Они, одиозные оборотни, теряли облик и принимали обличья; оказывались то обгорелым орангутаном, онанирующим на офигуры, то голоносым орнитоподом, то ослом-онагром в опалесцентном ореоле.

У тебя, огражденного и ограниченного, ничего не спрашивали. Тебя как обычно оттесняли и отстраняли; тебе давали номер в очереди. Тебя брала оторопь общераспространенного неведения. Тебя, оскуднелого и отощалого, искушали обладанием и прельщали обретением, а ты, неимущий и немощный, брел по земле-ожеледи, что не одаривала; тебя опаливал ветер, и отмечала ржа. От тебя отщипывали каждый день, от тебя отслаивали каждую ночь. Ты, как ослепший в потемках, ощупью ходил в полдень меж трех осин и ораторствовал в овине, а отпрыски твои и отпрыски твоих отпрысков были как озлобленные обезьяны, огрызающиеся на оводов.

Они объявляли: отечество в опасности — и призывали к общечеловеческому гуманизму и общенациональному патриотизму. Они орали как оглашенные. Без обиняков и околичностей ожесточали. Отстраивали власть по вертикали, горизонтали и диагонали. Ответвляли империю в длину, ширину и глубину. Оптимально обеспечивали общенациональную идею, окучивая ее, как обруч или орало. Обдумывали гимн, стяг и герб. Опять окружали тебя осмотрщиками и осочниками, обрабатывали тебя особыми отделами. А сами, как обычно, обкрадывали и обворовывали: обособляли обособленное, оформляли оформленное и отправляли отправленное со счетов на счета. Они отбирали все, что было, все, чего не было, и даже то, чего быть не могло. От твоего имени обладали, все больше оттесняя, оттирая и оттеняя. Они жирнели пальцами и тучнели выей, покрывали лицо олеем и обкладывали туком лядвеи свои. И темя волосатое их косневело в беззакониях. Они, олицетворяющие и ознаменовавшие, обширяли чертоги и хранилища свои и увеличивали воскрилия одежд своих. Они, обмасленные и опойливые, любили предвозлежания на обильных пиршествах, председания в собраниях, приветствия и преклонения на сценах. Они, одиозные оборотни, теряли облик и принимали обличья; оказывались то обесцвеченным окапи с оловянным огузком, то обсклизнутым однорогим ориксом, то огромным окостенелым огурцом. Они оседали одесную, а ты ошуюю.

У тебя, огражденного и ограниченного, ничего не спрашивали. Тебя, отмалчивающегося и отмаливающегося, опускали в омут общественного обездолья. Тебя отождествляли с обрезком, обрывком, огрызком; тебя оставляли отвоевывать откосы и осколины под солнцем. Тебя, обывателя и остолопа, искушали обладанием и прельщали обретением, а ты, облинялый, отступал огородами, что орошались не для тебя. От тебя откусывали каждый день, от тебя отгрызали каждую ночь. Тебя опаливал ветер, отмечала ржа, обуревала жажда. К отпрыскам твоим относились на общих основаниях, отроков твоих, осолдаченных, отправляли отважно окочуривать и окочуриваться, а отрочиц твоих отпускали неограниченно обнажаться и продаваться как в пределах отчизны, так и вне оных.

Они объявляли: отечество в опасности. Они орали как одержимые. Оглашали отчаянную борьбу с общенациональным бедствием и общемировым злом. Без обиняков и околичностей ожесточали ради оптимальной охраны отчизны. Организовывали оргбюро, оргкомитеты и прочие официозные организации для обессмысливания и оболванивания. Оттесняли и отстраняли, все больше обижали и все чаще отказывали. Отслеживали и обрабатывали. Они, осовремененные и обновленные особисты, опять начинали обвинять и осуждать, но не переставали обкрадывать: обособлять обособленное, оформлять оформленное и отправлять отправленное со счетов на счета. Они отбирали все, что было, все, чего не было, и даже то, чего быть не могло, но выдавалось ими за быть могущее. Они жирнели пальцами и тучнели выей, покрывали лицо олеем и обкладывали туком лядвеи свои. И темя волосатое их косневело в беззакониях.

Они раздавались в длину, ширину и глубину, отстраивая по вертикали, горизонтали и диагонали оплот и опору в округах и областях. Огромные объемы общепринятого отбирания они объясняли ортогональной оптимизацией и обосновывали законом отрицания отрицания. Оптимизировали они себе, а отрицали тебя и подобных тебе, отверженных и отринутых. Они объективизировали, опредмечивали и овеществляли. Они, олицетворяющие и ознаменовавшие, расширяли чертоги и хранилища свои и увеличивали воскрилия одежд своих на орхестрах. Любили обильные пиршества и отдохновения под опахалами рядом с ореадами и одалисками. Любили обожание и овации, отмечали себя на орифламмах и обелисках, отливали себе одиозных кумиров: деревянных, бронзовых и каменных, окантованных обсидианом, ониксом и опалом. Одаривали себя от щедрот своих и определяли себя в олигархи. Они, обдувные и облыжные, опухали в осударевой особенности, гнили в олимпийской отдаленности. Они, одиозные оборотни, теряли облик и принимали обличья, оказывались то опрелой ондатрой в овальных оплешинах, то огромным оцинкованным омаром с отростком олеандра в охвостье, то однокрылым опоссумом, однобоко обросшим овчиной. Они, облаченные и озолоченные, определяли, как тобой помыкать, и присылали к тебе одноклеточных опричников, преднамеренно чуждающихся мерцаний совести и не ощущающих от этого ни малейшего стеснения. Они, отмахивающиеся и отплевывающиеся, отжимали из тебя соки, отдавливали мякоть и ожидали одобрения.