СССР в конце восьмидесятых годов, на территории которого произошёл ядерный катаклизм, переживал в то время сильнейший комплекс вины. В общество через СМИ вбрасывались многочисленные экспертные оценки о гибельности атомной энергетики, о неизбежной необходимости отойти от неё, переключившись на углеводородное сырьё — нефть, уголь и газ. Чтобы усилить паническую тревогу за энергетическое будущее в стране, в СМИ замелькало предсказание якобы болгарской прорицательницы Ванги о скорой катастрофе в ядерном научно-исследовательском центре в Димитровграде Ульяновской области. Это побудило меня взять командировку в Димитровград, чтобы узнать об этом мнение самих ученых-ядерщиков.

После долгой беседы с директором института Валентином Борисовичем Ивановым я подготовил публикацию «Назад к лучине или риск без страха». Валентин Борисович аргументированно показал, что отечественная атомная энергетика стала заложником радиофобии и политических спекуляций. Общество лишено точной научной информации о том, что применение атома, как источника энергии, повлечёт за собой гораздо меньше негативных последствий, чем наращивание углеводородного сырья в выработке тепла и света. Увеличение доли ископаемого топлива в производстве энергии приведет к чрезмерному расходу кислорода в атмосфере. А если это будет уголь, то вместе с золой и пылью, окислами азота и серы неизбежно увеличится и радиационный фон.

Более того! Уже сейчас возникает реальная угроза человечеству от парникового эффекта, одна из главных причин которого — интенсивное использование органического топлива. Отсюда вывод: будущее за ядерной энергетикой. В её пользу говорит и тот факт, что человечество (прежде всего в экономически развитых странах) уже накопило организационный, технологический и научный опыт безопасной эксплуатации атомных реакторов. И чем скорее пройдет реабилитация ядерной энергетики после Чернобыльской аварии, тем лучше для экономики нашей, в частности, страны.

Так получилось, что тему этой статьи я не согласовал с редактором отдела науки и готовил её «на авось». Владимир Степанович Губарев, как я знал, первым из журналистов оказался на месте Чернобыльской аварии сразу после произошедших взрывов. Результатом его командировок стали не только репортажи в «Правде», но и пьеса «Саркофаг», которая была поставлена в 56 театрах мира. В Великобритании пьеса была удостоена театральной премии имени Лоуренса Оливье. Как отреагирует редактор отдела, он же автор нашумевшей пьесы, на предложенную статью, отвечает ли она его умозрению, мне было неизвестно.

Отправил по телетайпу текст в редакцию и на следующий день звоню В.С. Губареву. «Пока я не видел материал, — ответил он. — Перезвоните через пару деньков». Не стал выжидать пару деньков, назавтра звоню снова.

— Слушайте, — раздраженно ответил Губарев, — вы как курица, яйцо ещё не снесли, а кудахчете…

— Я то снес яйцо, — отвечаю запальчиво, — а вот вы даже не смотрите его…

Через пару часов звонит уже сам Владимир Степанович и примирительно говорит: «Ваш материал выставлен в номер. Всё нормально».

И действительно, статья вышла в обозначенный срок и, как я понял, она прорвала блокаду публичных разговоров о неизбежности дальнейшего развития ядерной энергетики.

Следуя совету заведующего отделом корреспондентской сети Владимира Дмитриевича Федотова, я старался не мельчить, искал повода для серьезных глубоких тем, достойных внимания «Правды». Впрочем, критерии качества журналистского труда уже начали меняться, как и тематическое содержание СМИ. Статьи на конкретные экономические темы, корреспонденции о работе предприятий промышленности в новых условиях вытеснялись громоздкими теоретическими размышлениями различных авторов о дальнейших путях развития страны и многостраничными экскурсами в историю страны советского времени. Разумеется, события прошлого преподносились под определённым углом, внушая читателям, что социалистическая модель экономики и социальной жизни подвела страну к банкротству, укоренила в людях иждивенческую психологию, паразитизм.

Некоторые теоретики (ими стали в одночасье не только неизвестные до того экономисты, но и журналисты, тоже мало до этого известные) призывали войти в рынок решительно, без каких-либо промежуточных шагов. «Нельзя быть наполовину беременным, — твердили либеральные остроумы, — пропасть надо преодолевать одним прыжком». Какую пропасть? Каким прыжком?

В общем, сознание людей так заморочили, что они не могли уже критически воспринимать навязываемые идеи стремительного перехода на капиталистические рельсы. А самое главное, народ не мог даже предположить, что не за горами бандитский захват государственной и общественной собственности под покровом разгосударствления экономики, ухода от диктата государства во всех сферах жизни.

Из редакции, где отдел экономики возглавлял старейший журналист кандидат технических наук Василий Александрович Парфёнов, каких-то директивных указаний не поступало. «Правда», как мне тогда казалось, уходила от острых дискуссий на тему дальнейшего экономического развития страны. Собкоры реагировали на события в своих регионах по-разному, в меру своего понимания происходящего. Но неизменным оставались критический настрой, стремление высвечивать и разоблачать теневые стороны деятельности партийных и советских функционеров, хозяйственных руководителей.

Одним из таких выступлений стала статья собкора «Правды» в Башкирии Владимира Прокушева под заголовком «Преследование прекратить…». Это была первая в советских СМИ перестроечного периода публикация, подготовленная не на материалах уголовного дела или прокурорского реагирования, а на фактах непосредственно журналистского расследования. И главным объектом ошеломительной критики явился первый секретарь Башкирского обкома КПСС Мидхат Шакиров. Владимир Прокушев показал, что по распоряжению Шакирова на протяжении нескольких лет правоохранительные органы республики фабриковали уголовные дела в отношении неугодных партийных и хозяйственных руководителей. Суды по этим делам беспрекословно штамповали приговоры. И таких неправедных приговоров были сотни.

Кто же был жертвой такого необузданного своевластия? Люди с собственным мнением, не боящиеся идти поперек мнения Шакирова и ставившие интересы дела выше карьеристских соображений. Выступление газеты взорвало общественность республики. Люди только о том и говорили, что наконец-то правда взяла своё. Что любопытно, башкирская история почему-то не заинтересовала издания либерального крыла. Они эту тему старательно избегали, по-прежнему фокусируясь на перетряхивании событий прошлого.

С Владимиром Прокушевым я встретился после его нашумевшей публикации в КПЗ — так между собой мы называли собкоровскую квартиру, куда селились корреспонденты, прибывшие по вызову редакции в Москву. Владимир Иванович пребывал в задумчивом одиночестве со стаканом мадеры в руках. Для меня он был старший товарищ по всем статьям — и по возрасту, и по журналистскому опыту, и по бойцовским качествам. Всё-таки надо было иметь незаурядное мужество, чтобы замахнуться в своей критике на члена ЦК, первого руководителя крупнейшей в СССР автономной республики.

Мне показалось тогда, что эта публикация далась Владимиру Ивановичу сильнейшим нервным напряжением. Когда мы разговорились, он немного отмяк, отложил стакан с вином в сторону и стал рассказывать о своих башкирских знакомых, ставших для него родными. А знакомые у Владимира Ивановича, оказывается, были люди простого звания — бригадиры-полеводы, инженеры, водители-дальнобойщики, врачи, учителя…

— Водись с такими людьми, — сказал Владимир Иванович, — от них получишь больше разумения, больше мыслей, чем от бездушного чиновника. Хотя… и чиновники бывают разными.

С того дня, как мы так хорошо, тепло поговорили, Владимира Ивановича я больше не видел. Вскоре он был избран депутатом Верховного Совета СССР, потом работал у М.П. Полторанина в министерстве печати, занимался организацией региональной прессы. Но московская атмосфера была ему не по душе, она его отторгала. Он возвратился в родной Красноярск, где и умер…