1986 год был для меня напряжённым по работе и тревожным в личной жизни. Родители-старики проживали в Бузулуке — в трех часах езды до Куйбышева (теперь Самара) на поезде. Рядом никого из детей не было. Как-то позвонила старшая сестра, сказала, что у отца инсульт. Слабый, но тревожный как предвестник более сильного удара. Как раз в это время в Куйбышеве скоропостижно скончался мой коллега — собкор «Советской России» Анатолий Васильевич Бочкарёв.

Это был журналист, прошедший огни и воды, беспощадно критикующий глупость и самодурство, лакейство и лицемерие. В ту пору он был одним из самых сильных собкоров «Совраски», как называли между собой тогда, да и сейчас, газету «Советская Россия». До Куйбышева Анатолий Васильевич представлял «Совраску» в Ставрополе и жил на одной площадке со вторым секретарем крайкома КПСС М.С. Горбачёвым. Неуживчивый, щетинистый собкор был поперёк горла будущему генсеку. Газетные критические материалы журналиста портили благостную картину экономической и социальной жизни Ставрополья, которую отражали власти края в своих реляциях в Москву. Терпеть такого «очернителя» Горбачёв не стал. Вскоре Анатолия Васильевича подловили на банальном выпивоне и потребовали от редакции принять меры. Бочкарёва перевели в Куйбышев, где он, не изменяя себе, честно работал да самой кончины.

О том, что не стало Анатолия Васильевича, я узнал из телефонного звонка заведующего отделом корреспондентской сети газеты Григория Орловского. Подумав, предложил ему: «Куйбышев не может быть долго без собкора, переведите меня туда. Рядом с Куйбышевым живут мои престарелые родители. Им нужен догляд».

Орловский в тот же час переговорил с главным редактором В.И. Чикиным, и тот не возражал. Но на редколлегии, где стали обсуждать этот вопрос, заартачился ответственный секретарь Александр Яковенко. «Не нужно идти на поводу собкора, — прокуренным голосом сипел он. — Он хорошо начал в Новосибирске, пусть осваивается и дальше. А родители… У всех родители. Нечего ими прикрываться». В общем, Яковенко переубедил Чикина.

Меня такой оборот дела не то что обидел, но заставил подумать: что же дальше? Оставить стариков в одиночестве я не мог, забрать к себе в Сибирь, значило сократить и так уж недолгую их жизнь. Через день я позвонил в Куйбышев главному редактору областной газеты «Волжская коммуна» Петру Архиповичу Моторину. Объяснил, что к чему, и спросил, есть ли у него какие-нибудь вакансии? Вскоре Петр Архипович сам перезвонил мне и сказал: «Мне нужен заместитель. Первый секретарь обкома не возражает против твоей кандидатуры. Приезжай».

Итак, я снова оказался в Куйбышеве, где два с половиной года представлял газету «Труд», а теперь возвращался сюда в новом для себя качестве. Не знаю, почему Петр Архипович, подбирая себе заместителя, остановил свой выбор на мне. В ту пору в редакции «Волжской коммуны» работали опытные авторитетные журналисты. Отдел партийной жизни редакции возглавлял Владимир Петрович Шикунов — выходец из «Труда». На отделе культуры сидел Евгений Николаевич Жоголев — очень своеобразный человек, готовый спорить до хрипоты даже по ничтожному поводу.

«Пехоту» редакции составляли бойкие перья — Юрий Миганов, Иван Болкунов, Светлана Игошина, Юрий Гибш, Валентина Неверова, Татьяна Воскобойникова, художник-иллюстратор Юрий Воскобойников, фотокорреспонденты Николай Никитин и Юлия Рубцова. Я понимал, что мне, «инородцу», будет трудно на первых порах быть их начальником. Особенно болезненно воспринимали они элементарную правку материалов. И мне приходилось терпеливо, даже ласково убеждать, почему нужно писать так, а не эдак.

Однажды ко мне в кабинет с решительным намерением поругаться зашел Евгений Жоголев: «Коля, имей в виду, у нас принято так: вассал твоего вассала не твой вассал». Я сразу смекнул, в чем дело. Накануне я попросил корреспондента отдела культуры Светлану Игошину подготовить материал о работе сельских клубов: почему эти очаги культуры не горят, а чадят? Посоветовал ей на выходные съездить в какое-нибудь село, вечером пообещаться с деревенским людом, набраться живых впечатлений. Но предупредить об этом Евгения Николаевича забыл. И вот такая самолюбивая реакция…

Зарождавшийся мелкий конфликт быстро уладили, скрепив мир крепким рукопожатием. И я о нём не забыл лишь потому, что он заставил меня задуматься о взаимоотношениях со своими коллегами. Журналистский коллектив особый. В нем «табель о рангах» ничего не значит. Тебя ценят и уважают не за должность, а за творческое умение, независимый и в то же время уживчивый характер.

«Волжская коммуна» в ту пору была одной из лучших ежедневных газет Поволжского региона. Очевидно, благодаря главному редактору Петру Архиповичу Моторину и его предшественникам. Замечу, что Моторин не был профессиональным журналистом, по образованию он агроном. Но у него было особо ценное для редактора чутьё. Он, может быть, не всегда знал, как нужно писать. Но он точно знал, как не нужно писать. Поэтому в газете не было пошлости, мелкотемья, откровенных славословий в адрес властей предержащих.

Осмотревшись, пообвыкнув, я увидел, что не все сотрудники редакции впряжены в журналистскую колесницу. Помня о том, как в «Уральском рабочем» на основе редакционной почты создавались яркие злободневные статьи и корреспонденции, я попытался расшевелить творческую инициативу у сотрудников отдела писем «Волжской коммуны». Увы, это дело оказалось безнадёжным. Работники отдела, немолодые семейные женщины, пугливо, даже ошарашенно восприняли мои предложения об их командировках по следам письма. И всё-таки удалось добиться, чтобы одна из сотрудниц расследовала критическое письмо и написала материал. Помнится, после публикации она ходила как именинница. Но это чувство творческой победы у неё так и не закрепилось.

Как и во всех областных партийных изданиях, в «Волжской коммуне» был отдел пропаганды. Ума не приложу, почему именно этот отдел, обязанный по своей функции быть самым интересным, боевитым, поставлял на страницы газет серые портянки невыразимо скучных статей. Это было и в «Уральском рабочем» и, как я увидел, в «Волжской коммуне». Одно из таких вымученных пропагандистских произведений пришлось однажды снять прямо с полосы. Заведующая отделом Лилия Ш. пришла выяснять, почему сняли статью.

Смотрите, говорю ей, в статье идет речь о росте благосостояния советских людей. Приводятся статистические цифры. В частности, данные о производстве бытовой техники — телевизоров, холодильников, стиральных машин… Для сравнения берется 1913 год. Очевидно, потому, что этот год перед первой мировой войной для царской России был пиком её экономического развития. Но разве можно оглядываться на то время, когда такую бытовую технику массово не выпускали даже в западных передовых странах?

А вот здесь, говорю ей, автор пишет, что в нынешнем году весенний сев начался раньше намеченных сроков на две недели. Точно так же писали и в прошлом и в позапрошлом году. Выходит, сев нынче должен начаться если не в феврале, то в марте. Не бред ли?

Заведующая отделом, милая деликатная женщина, явно в расстроенном виде. Успокаиваю её, предлагаю ей эту же тему, рост благосостояния людей, показать через быт конкретной семьи. Пусть семья сама расскажет, что изменилось в их жизни за последние пять лет. Конечно, есть и нехватки, их не надо замалчивать. Но движение вперед всё равно замечается. Вот только сказать об этом надо по-человечески, без буффонады.

Лилия Ш. удивляется. Но тогда, говорит она, такая статья уже не по её отделу. И я понял, что такую тенденцию рутинного официоза в пропагандистской работе ничем не сломить. Она задаётся сверху и охотно подхватывается в низах как дежурная обязанность, не требующая мозговых и душевных усилий.

Жизнь на новом месте потихоньку налаживалась. Вскоре нашей семье выделили квартиру, а через короткое время мы переселили родителей из Бузулука в пригород Куйбышева в небольшой, с газовым отоплением домик. Не думал я тогда, что маме Ефросинье Тимофеевне осталось жить меньше года. В организации похорон неоценимую помощь оказали мои коллеги. И я ещё раз убедился, что друзья-товарищи познаются в беде. Их сочувствие было неподдельным.