В феврале 1987 года меня ожидал сюрприз: на областной конференции избрали делегатом на 18 съезд профсоюзов СССР. Прежняя работа в центральной профсоюзной газете «Труд», конечно, помогла мне понять внутренний механизм деятельности профсоюзов. Нечего и говорить, что они были встроены в государственную систему и являлись одной из организационных опор партийно-советской власти. Свободными, в демократическом понимании, они не были. Профкомы, отраслевые ЦК, да и сам ВЦСПС, находились под пристальным оком партии. Но что крайне любопытно, свои социальные функции советские профсоюзы исполняли довольно эффективно, если не эффективнее, чем в капиталистических странах.
Социальное страхование, путевки в санатории и дома отдыха, детские оздоровительные лагеря, распределение квартир, охрана и безопасность труда — всё это было при непосредственном участии профсоюзов. Разумеется, материальная и финансовая база их деятельности обеспечивалась не только за счет членских взносов, но и в большей степени государственными субсидиями. И государство, социальное по своей идеологии, не скупилось на них. Но и отдача была соответствующей. Ведь одной из главных функций профсоюзов считалась производственно-массовая и экономическая работа. Она находила своё выражение в организации изобретательского и рационализаторского движения, в руководстве научно-техническими обществами и производственными совещаниями, в участии представителей профсоюзов в разработке народнохозяйственных планов и их реализации.
Но с годами профсоюзы, словно следуя закону вырождения, из энергичной массовой общественной организации постепенно стали превращаться в аморфные бюрократические образования с непомерно раздутым чиновничьим аппаратом. Позднее, уже в постсоветское время, приходилось встречать некоторых бывших профсоюзных деятелей, органично вписавшиеся в руководящие структуры рыночной жизни. Для них советские профсоюзы явились не «школой коммунизма», а колыбелью ушлых карьеристов.
На съезд куйбышевская делегация выехала в Москву фирменным поездом «Жигули». Руководитель делегации председатель облсовпрофа Борис Федорович Дробышев, хорошо зная, как в таких случаях люди коротают время, предупредил: ни грамма алкоголя! И посоветовал: лучше подумайте, что сказали бы вы на съезде, если бы вам дали слово.
Сам Борис Федорович мог бы, как мне думается, высказать с трибуны съезда дельные горячие мысли. Это был человек из уходящей в прошлое когорты пассионариев — страстный, увлеченный, верящий в мудрость человека. Он начал свою деятельность с заводского цеха, был технологом, начальником технологического бюро. Затем перешел на партийную работу, возглавил крупнейший в Куйбышеве партком авиационного завода. На посту первого секретаря горкома партии он перенес инсульт. Ему предложили «спокойную» должность председателя областного совета профсоюзов. Этой работе Борис Федорович Дробышев отдался без остатка. Он умер в июле 1993 года незадолго до свержения советской власти — разгона Верховного Совета РСФСР. В Куйбышеве (ныне Самара) сохранилась добрая память об этом человеке.
Ночное бдение в поезде все-таки не обошлось без сдержанных возлияний. Слегка развязались языки. Один из делегатов, председатель обкома отраслевого профсоюза, стал запальчиво убеждать других, что профсоюзы душит бюрократия. Отраслевой принцип организации, многоступенчатость в управлении породили сонм паразитов. На содержание аппарата уходит львиная доля взносов и государственных финансовых вливаний.
Интересно, что на самом съезде эти же мысли, только в более спокойной примирительной форме, звучали в выступлениях многих делегатов. Меня же удивило, что засильем паразитов возмущались как раз те профсоюзные чиновники, которые сами являлись пиявками. Вообще самобичевание — родовая черта русского человека. Натворит он что-нибудь и мучительно кается. Закоренелые взяточники, как я заметил, любят публично, гневно осуждать этот порок. Пьяницы, чуть протрезвев, клеймят пьяное безумие. Люди с холопскими наклонностями покорно терпят барство над собой, втихаря браня и ненавидя это барство. Какая-то двойственность человеческой натуры. уродливая психология. Она, как мне кажется, сформирована веками, когда человек только и думал, как выжить, как сохраниться в сущем бедламе. Отсюда — приспособленчество, лицемерие, двоедушие…
Заседания делегатов проходило в кремлёвском Дворце съездов. Уже в первый день ожидалось присутствие М.С. Горбачёва и его cподвижников. В огромном зале у каждой делегации было строго определено своё место. Поэтому меня очень удивило, когда рядом со мной оказался ленинградец Владислав Игнатьевич Стржельчик — знаменитый актёр театра и кино, женский сердцеед, ставший всенародным любимцем после вышедшего на телеэкраны страны фильма «Адъютант его превосходительства».
Осмотревшись, я увидел «маршала Жукова» — народного артиста СССР Михаила Александровича Ульянова. Он сидел в окружении рязанских делегаток, восторженно называвших его «дядей Мишей». Чуть далее, наискосок, ещё одна популярная в народе личность — тоже актёр. Вскоре, когда в президиум съезда вышел М.С, Горбачёв со своим шлейфом, я понял, для чего среди делегатов расселись в шахматном порядке наши театральные и киношные знаменитости.
Пока мы со Стржельчиком сидели локоть к локтю, он рассказывал занимательные истории из своей жизни и жизни его друзей. Одну такую историю я запомнил, как наглядную иллюстрацию непотопляемости чиновника. Один из заместителей Ленинградского горисполкома просидел в своем кресле долгие годы. Стржельчик на правах его давнего друга однажды спросил, как ему удалось пережить всех своих начальников? На что тот правдиво, честно ответил: «За всё время я умудрился не подписать ни одной серьёзной бумаги».
Так неспешно, в свое удовольствие, мы вели беседу, пока в президиум откуда-то из закулисного входа не вышел Горбачёв. Он даже ещё не вышел, а только обозначился в полфигуры, как мой импозантный сосед вскочил с кресла и стал яростно аплодировать. Боковым зрением я увидел Михаила Ульянова и другого, в отдалении, артиста, которые первыми, как и Стржельчик, вскочили с кресел и стали отбивать овацию. Разумеется, весь гигантский зал, ведомый артистами, в ту же секунду взорвался аплодисментами — действительно бурными и действительно продолжительными.
В первом же перерыве Владислав Игнатьевич, посчитав, что дело сделано, поспешил в гостиницу «Россия» и дальше на поезд «Красная стрела». Я не сомневался, что на подобных всесоюзных мероприятиях в последние годы существовало организованное ликование. И в роли клакеров выступали обычно аппаратные чиновники. Но здесь, на профсоюзном съезде, ликование организовали по высшему разряду, с привлечением артистического бомонда, дабы убедить страну, что народ, его лучшие представители от сохи и станка, поддерживают и одобряют перестроечную идеологию Горбачёва, ну и, конечно же, обожают его лично.
Как это грубо, выпукло не вязалось с бесконечными призывами генсека уходить от парадности, славословия, быть ближе к жизни и говорить правду и только правду. Историки утверждают, что доверие к Горбачёву у народа пошатнулось после известных событий в августе 1991 года. Думаю, это не так. Вскоре после того, как его избрали генеральным секретарем ЦК КПСС, и он заявил о неизбежности коренных преобразований, в народе стали распространяться, как индикатор настроений, анекдоты о заявленных изменениях. Вот один из них — самый точный: перестройка идет как в тайге — верхушки шумят, а внизу тихо.
Так и было на самом деле. Народ не понимал, что же делать, к чему стремиться. Социализм, как идеологию, как ориентир развития, уже вовсю начали оплёвывать в леволиберальных СМИ. Народ же вел себя индифферентно, выжидал, куда кривая выведет. На 19-й Всесоюзной партконференции в июле 1988 года писатель-фронтовик Юрий Бондарев в своем выступлении выразил то, над чем стали задумываться все здравые люди. Он сравнил горбачевскую перестройку с самолетом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка. И только очень прозорливые люди могли догадываться, что посадочная площадка замышляется на бездорожье капиталистической экономики.
