Лично я не ощущал тяготы такого требования. Мне было в удовольствие грамотно и образно изложить интересные мысли какого-нибудь работяги и печатать, разумеется, за его подписью. Но нередко приходилось сочинять статьи за подписью партийных, советских и хозяйственных руководителей довольно высокого ранга. Вот это меня обескураживало. И дело вовсе не в гонораре, который вместо тебя получал автор. Смущало другое. Что же ты за руководитель, если сам, без помощи сотрудника редакции, не в состоянии донести до общества через газету свои суждения, свои глубокие выводы?
Очередное поручение редакции как раз касалось подготовки такого авторского материала. Тему определили в редакции: почему пробуксовывает перестройка, в чем причина пассивности партийных организаций, трудовых коллективов? Стал перебирать кандидатов на такой разговор. Первый секретарь обкома Александр Павлович Филатов сразу же отпал. По одной простой причине. Находясь во главе области, он вряд ли бы с предельной степенью критичности стал анализировать перестроечные настроения. Иначе пришлось бы швырять камни в свой огород. Правильно ли поймут его там — на самом верху партийного ареопага?
После некоторых колебаний обращаюсь к первому секретарю Новосибирского горкома КПСС Владимиру Васильевичу Казарезову. До этого мне уже приходилось общаться с ним. Эмоциональный, даже импульсивный человек, лишенный робости, он, как мне показалось, с охотой согласится на такой сложный критичный разговор. И я не ошибся. Владимир Васильевич обрадовался моему предложению, сказал: есть о чем порассуждать, за неделю, думаю, управлюсь.
Через неделю звоню. Казарезов смущённо говорит: что-то не вытанцовывается, нужно ещё дня три. Через три дня звоню. Владимир Васильевич отвечает: вот всё продумал, только никак на бумаге не могу изложить, из-за этого даже сон потерял. Предлагаю встретиться и записать беседу с ним, чтобы потом перевести на газетный язык. Такой вариант он решительно отклонил. Что же я за партийный работник, сказал Владимир Васильевич удрученно, если не могу написать статью. И добавил: я теперь по-другому смотрю на труд журналиста, нелёгкое это дело!
К чести этого человека, ставшего впоследствии первым секретарём Новосибирского обкома, он приобщился к журналистике, писательству с другого боку. Уже на пенсии в постсоветскую пору Казарезов фанатично увлекся судьбой Петра Аркадьевича Столыпина, его реформаторскими идеями. Книга Казарезова под названием «Самые знаменитые реформаторы России» представляет нетрадиционные оценки ключевых персонажей российской истории, начиная от великих князей Киевской Руси и кончая Столыпиным.
Моя затея показать жизнь Новосибирской области через размышления одного из её руководителей провалилась. Конечно, мог бы я, использовав опять же «заавторство», сочинить откровения какого-нибудь партийного функционера или хозяйственника. Но это была бы липа, дешёвая подмена. А мне на это очень не хотелось идти.
Новосибирск в то время представлял собой громоздкий, какой-то неупорядоченный город. Широко раскинутый по обе стороны Оби, он казался необъятным и немного сумрачным. Это был город-производственник, рабочий город с окраинным научным центром.
Для корпункта мне была предоставлена большая квартира почти в центре города. Вопреки представлению о сибиряках как о суровых малоразговорчивых людях, наши соседи и знакомые оказались доброжелательными и сердечными. Что импонировало, так это их деликатность, я бы сказал, даже подчеркнутая деликатность. Они не навязывали свою дружбу, но всегда были готовы помочь, если ты нуждался в такой помощи.
Нет, я не был, как и вся моя семья, влюбленным в Новосибирск. Но его обитатели вызывали уважение и даже удивление своей «притерпелостью». Город, которому не было ещё и века, для современной комфортной жизни оказался мало приспособленным. Общественный транспорт ходил плохо. Часть города была перекопана из-за строительства метрополитена, что создавало дополнительные, хоть и временные, трудности. Городские ТЭЦ, поставляющие в дома тепло и горячую воду, работали на угольной пульпе, поступающей из Кузбасса. От этого (особенно зимой) город накрывало сажей. Оконные подоконники приходилось едва ли не каждый день тщательно протирать от черного налёта. Зимой, после снегопадов, белизна дорожных обочин и улиц быстро исчезала, превращаясь в сажевый колер.
Самым привлекательным местом города был, пожалуй, Советский район, где располагались научные центры Сибирского отделения Академии наук и Новосибирский государственный университет. Там же в окружении вековых сосен стояли очень симпатичные и довольно скромные даже по тем временам особняки для научной элиты и жилые микрорайоны работников Академгородка. Не было и дня, чтобы я не бывал в Академгородке. Возвращался в корпункт уже к вечеру, чтобы забрать младшего сына Ваню из детского сада и встретить старшего сына Павла из школы, поскольку жена Елена не всегда успевала к этому времени возвратиться с работы. Она тогда служила в отделе кадров областного управления МВД.
С продуктами питания в Новосибирске в те годы катастрофических проблем не было, как это любят сейчас представлять. В магазинах, конечно, полки не ломились. Выставленный на продажу товар наводил уныние своим однообразием. Помнится, всегда в достатке были фабричные довольно вкусные пельмени в картонных коробках. А вот с курами творилась непонятная вещь. Яйца в магазинах были в избытке, а кур не было. Помню, к нам в гости из Свердловска приехал тесть Федор Васильевич, мы к его приезду отоварились в так называемом обкомовском столе заказов. Увидев плохо общипанных костлявых кур, он долго удивлялся тому, что и таких куриных скелетов не было в свободной магазинной продаже.
Да, признаюсь, обкомовский буфет нас сильно выручал, там можно было купить сыр, полукопченую колбасу, пачку сливочного масла, индийский чай, банку растворимого кофе. Но как я знал, что точно такой же «джентльменский набор» многие горожане приобретали в заводских столах заказов или через знакомых продавцов, или с переплатой из-под прилавка. Так было везде, не только в Новосибирске. И это при кажущейся нормальности было патологически ненормально.
Горбачевская перестройка набирала темп. Но это пока было обильным словоизвержением на всех этажах партийной и советской власти. Очевидно, и сам Горбачев не понимал, откуда идет торможение заявленных реформ. Первый лозунг, брошенный лидером страны в апреле 1985 года, был лозунгом научно-технического ускорения. Его реализация требовала мощной финансовой концентрации. Но бюджет страны, как тришкин кафтан, не позволял сбалансированно развивать экономику и одновременно поддерживать потребительский рынок. Нужно было чем-то жертвовать. А жертвовать социальной хрупкой стабильностью было опасно.
Следующий лозунг — борьба за трезвый образ жизни — с самого начала вызвал активное отторжение у народа. Этой борьбой наломали много дров. Вряд ли позитивные итоги тотальной кампании за абсолютную трезвость перевешивали её разрушительную изнанку. Одним из очередных и маловразумительных горбачёвских призывов стало его спонтанное обращение к народу «давить антиперестройщиков снизу, а мы — сверху». В ответ — всплеск начальствофобии, криминальные случаи расправы с госслужащими. Именно в те дни ко мне в корпункт пришёл один обиженный на что-то кооператор и в запальчивости заявил: «Мы теперь возьмёмся за топоры!».
Вот на этом фоне у людей снижался интерес к горбачевским новациям, наступала апатия. Перестройка уже воспринималась не как неумолимая неизбежность, а как опасный исторический казус. В неформальный обиход вошла анекдотичная фраза: сначала перестройка, затем перестрелка, потом перекличка. Кто бы знал тогда, что это станет кошмарной реальностью нашей дальнейшей жизни.
В феврале 1986 года наметили созыв 27 съезда КПСС. Ему предшествовали областные и краевые отчётно-выборные партийные собрания. Такое собрание состоялось и в Новосибирске. Для подготовки статьи об этом важном мероприятии ко мне на подмогу приехал из аппарата редакции заведующий отделом науки Владимир Петрович Долматов, с которым мы когда-то работали в свердловской газете «Уральский рабочий». Мы долго обсуждали, что выбрать лейтмотивом статьи, какую взять тональность в изложении.
