— Спасибо, — протягиваю ей карточку с номером на обратной стороне.

— А вот и ваш папа. — проводит в палату к Кириллу. — Вашему мужу нужен покой и восполнить силы, — показывает на темную шоколадку медсестра. — Как только будете чувствовать себя хорошо, можете ехать домой. В реанимационном отделении вам оставаться нельзя.

— Хорошо. Спасибо. — благодарю медсестру.

— Держи шоколад, легче станет. — протягиваю ему вкусняшку.

— Не хочу, — отмахивается от нее. — Как Соня? — первое, о чем спрашивает. Приятно, что переживает.

— Опасность позади, — отвечаю и прислоняюсь лбом к его плечу. — Спасибо. Ты спас нашу дочь. Если бы не ты… Даже думать не хочу, что бы было.

— Я не мог иначе. Она же наша. — так тепло отзывается и пытается подняться, но его ведет.

— Мммм… Голова кружится. — взвывает Кир.

— Садись, — возвращаю на место. — Ешь, — протягиваю кусочек шоколада.

— Не хочу… Домой хочу.

— Дольку съешь, отвезу.

— Правда?

— Да.

И Кир съедает. Удается два кусочка запихнуть. Шатаясь и опершись об меня, мы с Кириллом покидаем больницу. Если бы ему не нужно было отлежаться, я бы там в коридоре ночевала. Но была бы рядом с дочкой. Врачи правы, в реанимации нельзя. Но что делать, когда материнское сердце там.

— Поехали, — завожу мотор и адрес в навигатор. Сама на права выучилась в Гонконге. Там, конечно, правила и тип вождения другой, но за рулем тут не впервые.

Домой доезжаем быстро. Кирилл даже уснуть успел. В комнату уже полусонного затаскиваю. Еле уговариваю снять обувь и хотя бы куртку. С трудом удаётся все это стащить и кинуть на кресло.

— Боже, какой ты тяжелый! — сваливаю его на кровать, чуть не падая следом.

— Останься, — просит Кирилл.

— Тебе нужно отдыхать.

— Уууу… Голова болит… — давит на жалость Кирилл. — Останься со мной, — просит ещё раз. — Разве можно оставлять человека одного после того, как он спас нашу дочь? — особенно выделяет последние два слова. — Обещаю, приставать не буду.

— Ладно, но только на одну ночь. И только потому, что спас нашу дочь.

Снимаю обувь. Сама в толстовке остаюсь. И только касаюсь его груди. Он обнимает, я растворяюсь в его объятиях и уплываю во снах.

Утром я подрываюсь раньше, чем Кирилл. Он еще спит. Ровное дыхание. Спокойный. Домашний. Уютный. С ним хорошо. Помню еще, как было хорошо. Как рвалась. Как плевала на всех. Как бежала. Только бы его увидеть. Только бы почувствовать рядом. Только бы сорвать хоть немножечко его теплоты. Только бы почувствовать ту веру в себя. Только бы набраться его силы все выдержать.

Он.

Он был главным мотиватором все это закончить. Он был главной целью, чтобы обрести покой и нормальную жизнь. Только ради его я рисковала. Изменила всё. Предала всех. Предала любовь. Ту любовь, о которой пишут в книгах или снимают фильм. Ту любовь, которая глубоко меня окрыляла и помогала бороться. Ту любовь, которая несла меня вопреки всему. Предала. А главное, я предала себя. Ту, которая у меня всегда была. И вот только с Кириллом я почему-то обретаю себя. Он как будто та недостающая часть меня, которая делает единой целый механизм. Без одной детали существовать можно, но не в полную силу.

— Анечка проснулась. Доброе утро, — улыбается краешками губ Екатерина Андреевна. Видно, что спала плохо. Что плакала. Видно, как переживает.

— Екатерина Андреевна, — обнимаю за плечи маму Кирилла. — Не вините себя. Это могло произойти где угодно и когда угодно. Вы замечательная бабушка, и Соня вас очень любит.

— Спасибо тебе, Анюта, что не держишь зла. Представляю, что ты пережила. И если бы с Соней что-то случилось, я бы этого не выдержала. Однажды я уже похоронила ребенка. Не смогла бы жить, если бы это повторилось вновь.

— Кирилл никогда не говорил, что у вас был ещё один ребенок.

— Он не знает о нем. Мы ему не говорили, чтобы он не чувствовал вины перед погибшим братом, — вертя в своих руках чашку с чаем, рассказывает мама Кирилла. — Кирилл и Максим были двойняшками. Все шло замечательно ровно до третьего триместра. Потом пошло как в тумане. Помню, что пошла на плановое КТГ, а оказалась в роддоме на операционном столе. Как потом мне рассказали, на КТГ были слабые шевеления детей. Сделали УЗИ, а там картина маслом. Маловесье. Да и сроки не совпадают с размерами деток на месяц. При этом малыши не перевернулись даже. А там и давление подвело. Высокое было, хотя я себя чувствовала прекрасно. Кислород детям не поступает. Сделали пункцию околоплодных вод, а они зеленые. Моя гинеколог в скорую. Быстро и экстренно отвезли в роддом. Анестезию вкололи. Только она мне не помогла. Все прелести кесарева прочувствовала на живую. До сих пор страшно вспомнить, — вздрагивает от воспоминаний мама Кирилла.

— Кирюшу вытащили первым. Он не дышал, весь зеленый был в водах. Ему качали сердце, и через минуту он закричал. Навсегда запомнила этот крик. Крик победы. Его победы за жизнь. Максимку вытащили вторым. С ним было сложнее. Тройное обвитие пуповиной и он наглотался вод. Очень долго врачи заводили сердце, но не судьба. Максим не закричал. Я ждала. Считала минуты. Но тишина. Ни через десять. Ни через пятнадцать. Ни через полчаса. Врачам большая благодарность. Они не останавливались. Боролись за него до последнего. Даже когда понимали, что он не живой, они всё равно продолжали качать, потому что я просила. Сорок минут. Час. Они прекратили качать его сердце. Было поздно. Так и вышло, что в один день я праздную два события: жизнь и смерть. Кирилл всегда меня спрашивал, почему на его день рождения я всегда плачу, а я не могу сказать, что это день для меня значит намного больше. Он как и делает меня счастливой, так и уязвимой. Я не набралась смелости ему сказать. И, наверное, никогда не смогу, — качает головой Екатерина Андреевна.

— Кирилл с детства рос хулиганом, но четко знал цену своим словам, поступкам. Знал, что хорошо, что плохо. Он всегда в ком-то искал опору. Вторую часть себя как будто. И нашел. Тебя. Когда он с тобой, он будто находит сам себя. Он будто смотрит в свое отражение. Вы как пазлы притягиваетесь. У вас единые цели. Единые взгляды. Единые поступки. Даже аскеза у вас одна и та же. Вы станете горой за любимых людей, но при этом себя будете рвать на части от боли. Это хорошее качество в семье. Такие люди сходятся раз и на всю жизнь. Они не могут по другому. Если они выбирают человека, то пройдут рядом всё. Неважно в дружбе, работе, любви и семье. Это качество просто наделенное. Они просто смотрят в одну точку. Добиваются цели вместе. Они как черное и белое. Как лед и пламя. Как плюс и минус. Как магниты. Они существуют вместе. Дополняют. Двигаются. Живут. Любят. Ненавидят. Желают. Но никогда не посмотрят на другую сторону. Такие как Кирилл… Ты… Вы однолюбы, — подводит итог Екатерина Андреевна. — Вам нужно поговорить и простить друг другу прошлые ошибки. Попытаться наладить отношения. И выстроить новые. Хотя бы ради Сони. В идеале я бы хотела такую невестку, как ты, но это не мне решать. Это ваша жизнь. И какой бы выбор каждый из вас не сделал, я его приму. Но хочу чтобы ты знала, эти двери всегда для тебя и Сони открыты.

— Спасибо, — подаюсь навстречу и обнимаю её. Слезы по щекам вытираю. Столько многого она о Кирилле рассказала, что это просто нужно переварить. Он ведь никогда не рассказывал о себе. Что-то мимолетное только. Он всегда только делал для меня. Поступки. В нем всегда они горели больше слов. Он доказывал ими. А мне было странно поверить в его любовь. Ведь мы такие разные, как мне казалось. А мама Кира увидела в нас другое.

Мы магниты.

Да, точно. Мы как магниты. Вечно спорим, притираемся. Сходимся и вновь отдаляемся. Но при этом друг без друга невыносимо плохо. Так что внутренности выкручивает. Лихорадкой покрываешься. Оказывается, Сомов — это просто мой диагноз. Мой мир.

Я не стала будить Кира и поехала в больницу одна.

— Почему не разбудила? — плюхается на скамейку рядом со мной Кир. Переодетый. Свежий. Такой другой. Свой какой-то.