— И так очень хорошо пошла!

Ченслер тоже повторил и «крякнув», потянулся за тонко нашинкованной капустой. Послышался характерный капустный хруст и стон блаженства.

— Это сумасшествие, Ричард! Почему мы пришли сюда только сейчас⁈

— Меня вызвал сюда мой агент, — тихо сказал Ченслер, тоже кладя себе в рот квашенную капусту.

Он почувствовал, как у него во рту вспыхнул и погас фейерверк кисло-сладкого колючего огня. Вспыхнул и сразу погас, растекаясь по горлу приятнейшей не утоляющей жажду влагой.

— Это блаженство, — проговорил Дженкинсон, пропустив мимо ушей сказанное Ченслером про агента.

В это время в зал занесли жаренного барашка, лежащего на продолговатом керамическом блюде. Следом за барашком внесли чашу с белоснежным рисом. Вскоре мир для английских господ перестал существовать.

Только через пару часов они очнулись, или, вернее, проснулись и увидели, что находятся на лежанках в небольшом светлом помещении на двоих. Между лежанками стоял небольшой накрытый снедью столик с почти опустошённой бутылкой солодового виски. И Дженкинсон вспомнил, что эта — вторая. Как они выпили первую, он не заметил, зато заметил, как появилась вторая. От барашка тоже осталось совсем не много.

— Дьявол! — выругался Дженкинсон, лежащий лицом вверх. — Вы очнулись, Ричард?

— Вроде бы, Энрю, — просипел Дженкинсон.

— Ох и забористая водка у Московитов. Ничего не болит, а встать не могу. Там нет какого-нибудь напитка?

Ричард скосил глаза на стол и высмотрел кувшин.

— Кажется есть. Вставайте, граф, вас ждут великие дела, — проговорил резидент английской разведки. — Боюсь, лёжа вы кувшин не осилите. А вот я…

Дженкинсон сел и протянув руки к кувшину взял его и почувствовав тяжесть, удовлетворённо простонал в предвкушении. Он припал к горлу кувшина и стал жадно, но аккуратно, пить, выдыхая и делая вдох через каждые три-четыре глотка. Во рту и горле кипели пузырьки, из желудка то и дело вырывался газовый рык.

— Вы палач, Ченслер, — сказал Дженкинсон поднимаясь на постели. — Отдайте сейчас же кувшин. Что это?

— Русский квас, — сказал Ченслер и снова упал головой на тюфяк.

Через пару минут Дженкинсон отдышался и сказал:

— А ведь уже ночь, сэр Ченслер.

— Да и хрен с ней, — сказал Ричард и зевнул. — Хорошо посидели. Давно так не пил. Хоть будет, что вспомнить.

— Да уж. Хороший виски, дьявол забери. Надо купить у них.

— На вынос не продаётся! Эксклю… Экс-клю-зивный товар, — едва выговорил вновь пересохшим ртом, Ченслер и, поднявшись, снова взялся за кувшин. Утолив квасом вторую жажду, он посмотрел на стоявшую в ведёрке бутылку и не почувствовал к ней отвращения. — «Действительно хороший виски, — подумал он. — Хорошо, что я остаюсь в России и что здесь есть виски и есть великолепное место, где можно его пить».

Тут он вспомнил, что приходил сюда не для того, чтобы пьянствовать, и сразу вспотел. Агент! Где его агент Головин? Он усмехнулся. Ага! Будет, что вспомнить, сидя на раскалённой сковородке, в шкворчащем масле.

— Эй, человек! — крикнул он.

Дженкинсон вздрогнул.

— Дьявол! Ричард! Вашу мать! Я едва не умер! Чего вы так орёте⁈

В комнату вошли, но не тот молодой в красной рубашоночке, а другой, тоже молодой, одетый едва ли не в царские одежды, и с суровым властным лицом воина.

— Мистер Дженкинсон и мистер Ченслер?

Вошедший говорил по-английски и Ченслер узнал в нём Фёдора Захарьина. Узнал и у Ричарда на мгновение остановилось сердце.

— Хорошо отдохнули? Как вам мой кабак? Как виски не спрашиваю, ведь это уже третий штоф. Вы хорошо пьёте, господа!

— Как, третий? — вырвалось у Ченслера.

Фёдор пожал плечами.

— Да, как-то так, — сказал он и чуть улыбнулся. — Но я вас пригласил, мистер Ченслер, не для знакомства с моим односолодовым виски, а для серьёзного разговора. Раньше у нас не получилось, но так сложилось, что сейчас этот разговор стал чрезвычайно актуальным.

— Что за разговор? — спросил английский резидент, холодея.

— Михаил Петрович 0Головин арестован и под пытками…

Сердце Ченслера снова остановилось.

— … и под пытками умер, не сказав ни слова.

Ченслер облегчённо выдохнул.

— Он принял яд. Вы ему дали?

Резидент покрутил головой.

— Ну, ладно. Это не важно. Главное, ни я, ни вы в пыточном листе не упомянуты.

Фёдор помолчал.

— Как-то так… Я выйду на секунду…

Фёдор вышел и вошёл с табуретом. Ченслер слушал и наблюдал за действиями пришельца с интересом, вглядываясь в него не понимая, почему этот молодой боярин ещё летом казался ему совсем юным. Да — высоким, но по-детски худощавым и нескладным. Может быть одежда? Сейчас она у него облегающая и какая-то излишне элегантная. Кафтан притален и достигает середины бёдер, рукава ровные без складок возле плеч, и — о, чудо! Рукава у кафтана, не привязанные на верёвочки, а пришитые! Ченслер увидел это, когда Фёдор снял высокую боярскую шапку и разгладил волосы, показав проймы1.

И пуговицы! Впереди на кафтане не шаровидные, а плоские серебряные пуговицы.

— «Ха! Они сделаны из голландских талеров!», — удивился и восхитился британец и согласился с тем, что Фёдора делает взрослее его необычная одежда.

Ченслер неоднократно видел во дворце королевы Елизаветы малолетних графов и герцогов, утянутых в дворцовые наряды с застёжками сзади, и те тоже выглядели очень взросло, но только спереди. Прямо как сорокалетние карлики и карлицы.

Но молодой боярин не выглядел карликом. Он был высок, строен и красив. Его вьющиеся, почти чёрные волосы, не лежали на плечах, как у большинства русов, а были коротко острижены по форме головы. Лицо было гладким. Ресницы большими, девичьими. Губы чётко очерчены.

Привычка Ченслера создавать мысленные портреты и запоминать их, сыграла с ним злую шутку. Видя сидящего напротив него молодого человека, он никак не мог «наложить на него» старый портрет Фёдора Захарьина. А ведь между встречами прошло всего шесть месяцев. Некоторое время «помучавшись» и, в конце-концов, отмахнувшись от сомнений, Ченслер спросил:

— О чём ты хотел поговорить со мной, Фёдор Никитич.

— Я? Поговорить? — Фёдор сделал удивлённое лицо, потом стукнул себя по лбу. — Ах, да! Дед ещё вначале лета предлагал мне платное сотрудничество с тобой и я, в принципе, согласился, но хотел обсудить лично с тобой цену вопроса. Но сейчас всё вдруг резко изменилось и нам надо всё начинать сначала. Я не знаю, актуально ли сейчас твоё предложение? Да и нужны ли Английской торговой компании такие, э-э-э, специалисты, как мой дед и я? Вот и всё.

Фёдор снова пожал плечами.

— Ха! — хмыкнул Ченслер. — Вот и всё!

Он покачал головой и повторил:

— Вот и всё…

Ричард не верил в чудеса, но похоже, что одно из них вдруг свершилось. Вместо того, чтобы висеть на дыбе и рассказывать русскому царю про козни, приготовленные им, Ченслером, с помощью русских подручных и по одному выдавая их, крича от боли, к нему пришёл первый советник царя и говорит, что давно готов с ним сотрудничать на платной основе и дело только в «цене вопроса», как он сказал. В «цене вопроса»… Что за русский язык⁈ Откуда берутся эти новые словосочетания?

— Ты видишь, — вдруг заговорил снова Фёдор, — если я тебе не нужен, я не пропаду. Кабак уже даёт неплохой доход. Те людишки, коих я отобрал для сбора слухов и для охраны доставки сообщений, мне пригодятся для других нужд. Я же воевода. Так что, я не пропаду, не бойся. Только давай определимся по-быстрому. Я и так уже заждался, пока вы проснётесь. Сам уже успел выспаться. Хочу домой. Не люблю ночевать на чужих кроватях. Если подумать надо, — думай, мне не к спеху. У меня своих дел по самое горло.

Ченслер поднялся с лежанки и подошёл к продолжавшему сидеть на табурете Фёдору. Ноги в сапогах слегка затекли и шёл он на своих кривых кавалерийских ногах, как хорошо заработавшая за ночь публичная девка. Так же удовлетворённо и с таким же трудом переставляя ноги. Ричард часто видел таких женщин в Англии, подрабатывавших в джентльменских «кофейнях». Их почему и называли «публичными», что других женщины в мужские кофейни не ходили. Ченслер вспомнил это, представил не однократно виденную им картинку, и улыбнулся.