Если бы не та записка, привязавшая Фёдора к Головину и Ченслеру, жил бы Попаданец сейчас тихо и спокойно, занимаясь аптекарским двором. А так, в ожидании встречи с Головиным и англичанами, пришлось даже «потешную» службу тайного сыска учреждать. Ну, ничего, лиха беда — начало. Первый протокол допроса завтра «ляжет на стол» перед государем, а в нём очень даже серьёзные имена и фамилии прописаны. А Горбатый пусть в Ругодив едет и защищает рубежи Родины. А следствие пока продолжится. Как говорится у оперативников: «целься в голубя — попадёшь в уточку, целься в уточку — попадёшь в гусика…». Главное — целиться.

Фёдор вздохнул, оглядывая пацанят. Из четверых — Тишка, в предложенной Фёдором игре «в шпионов», проявлял и выдумку, и интерес. Кузька — неплохо вёл допрос, строго придерживаясь выбранной линии. Максимка вёл себя пассивно, без огонька, но исполнительно. Данька был внимателен, молчалив, вёл себя выдержанно, по необходимости, решительно, но в деле сыска не инициативно. В общем, проявлял себя, как хороший помощник-военспец, более тяготеющий к рубке.

У Трубецкого-хирурга было много знакомых, когда-то бывших его пациентами. Имелись среди них и сотрудники спецслужб. Некоторые потом стали хорошими приятелями. Двое, можно сказать, друзьями. Так что артистически «сыграть» начальника «тайной полиции» Попаданец бы смог (и успешно играл), но долго в таком состоянии вряд ли бы продержался.

— «В конце концов, — думал Попаданец, — ведь есть же Басманов. Если не получится у Тишки, Кузьки и Максимки самостоятельно выкорчёвывать остатки сепаратизма, передадим „тему“ старшим товарищам».

Главное сейчас — предъявить структуру англичанам. И не как контрразведывательную, а наоборот, как разведывательную.

— «Да-а-а… Не заговори сегодня дед за ту записку и спал бы себе спокойно на собственной, а не на казённой перине, — хмыкнув, подумал Фёдор. — Остановился бы на первом вопросе про немилость царскую и получил бы другой ответ».

— На сегодня всё, бойцы! Всём спасибо за службу! Ложимся спать!

В середине следующего дня к воротам английского посольского двора под охраной десяти стрельцов прибыл подьячий посольского приказа Семён Охлобыстин. Вручив английскому послу, которого знал лично, ноту, подьячий остался ждать выезда посольского поезда, наблюдая за тем, чтобы количество сопровождающих посла не превысило пятидесяти.

Энтони Дженкинсон давно ждал вызов во дворец. С момента прибытия в Московию, его всего один раз вызывали во дворец, где Дженкинсон вручил верительные грамоты и письма королевы Елизаветы. После этого прошло уже больше полугода скучнейшего времяпровождения, а вызова во дворец всё не было и не было. И вот наконец пришёл вызов, а значит и тот момент, когда можно попытаться упросить царя дать ему проезд до Астрахани и далее в Персию. Ему, Дженкинсону, тут делать было нечего. Он — потомственный купец и дипломат и цели у него были не в России, и даже не в Персии, а в Индии. Пусть воду в России мутят такие авантюристы, как Ченслер и ему подобные, а он, — Дженкинсон, должен был «пробить окно» в Индию.

Оделись и выехали во дворец так скоро, что Охлобыстин не успел продрогнуть и забраться обратно в возок под шкуры. А на воздухе морозило так, что усы и борода у Охлобыстина быстро обмёрзли сосульками. Малый царский флаг давал сквозной проезд через заставы, и посольский поезд, возглавляемый подьячим, вскоре прибыл в царскую резиденцию на Воробьёвы горы.

В царские палаты вошли вдвоём. Ченслер, сносно говоривший на русском, выступал в роли толмача, хотя Дженкинсон и сам неплохо понимал и говорил на языке диких московитов.

Со стороны царя по правую руку на скамье у стены сидели несколько думских бояр среди который сидел и Фёдор Захарьин.

Царь сидел на троне хмурый. В левой руке он держал переведённое на русский язык и почирканное рукой царя письмо королевы Елизаветы. Глядя на склонившегося в поклоне Дженкинсона, царь брезгливо скривился и машинально потрогал мешочек с болотной мятой, своим запахом, отгоняющей блох. Посол и толмач стояли далеко от трона на ковре, обильно посыпанным солью. Так посоветовал Федюня, сказав, что от соли блохи и их личинки высыхают.

Дженкинсон окинул посыпанный солью ковёр с недоумением, с некоторой обречённостью вздохнул, и, оторвав взгляд от соли, произнёс:

— Благодарю, тебя, Великий Князь и Государь всея Руси за оказанную мне, послу королевы Елизаветы английской честь в приёме…

— Ты мне, Антошка, скажи, — перебил его Иван Васильевич. — Твоя королева сама правит, или по указке купчишек ваших? Ты ведь самолично от меня письма вёз и явное, и тайное. Передавал ли то, что я на словах для неё говорил?

— Всё вручил: и оба письма, и то, что ты на словах передавал, Великий Князь и Государь всея Руси.

— Так чего ж она ни слова, ни пол слова не ответила на просьбы мои⁈ — взревел Иван Васильевич. — А пишет только лишь о ещё больших привилегиях для английских купцов. Куда больше-то? И почему я должен запрещать входить в Архангельск и другие городки Северной Двины инородным гостям⁈

Царь, вспоминая то, о чём сегодня говорил ему Федюня, внутренне кипел. Эта английская шлюха пытается водить его за нос. И водила бы… Многие годы водила бы, если бы не его ангел-хранитель. Весь мир смеялся бы в будущем с его «гневных» писем «дворовой девке», которые говорили бы не о его силе, а о его слабости и её хитрости.

— Не могу знать, Великий Государь.

Дженкинсон снова склонился в поклоне.

— Стой ровно и не тряси своими кудрями! — брезгливо произнёс царь. — Значит, слушай слово моё… Отныне и до тех пор, пока короли Англии не примут моё предложение о военном мире, торговые привилегии у английских купеческих гостей отобрать. Торговать в иных городах кроме устья Северной Двины помимо государевой казны запретить. Облагать английские товары пошлиной на общих основаниях. Посла королевского Дженкинсона отправить в зад и без принятия королями Англии нашей дружбы и военного мира послов не принимать, ибо отказ от мира, считаю объявлением войны. Кто нам не друг, тот нам враг. Торговую английско-московскую компанию в Москве сохранить до тех пор, пока не придёт ответ от королей английских.

1 — Зрада — измена, обман, двуличие.

2 — Шкода — вред.

На английского посла нельзя было смотреть без боли. Его глаза наполнились слезами, губы дрожали. Слишком неожиданным был выпад русского царя и Дженкинсон его пропустил. Да такой удар и парировать-то было не чем. Не было у Дженкинсона аргументов. Если раньше он «забалтывал» царя рассказами о королевских порядках и интересах королевы Елизаветы, о чём та и писала в своих письмах, игнорируя прямые ответы на поставленные русским царём вопросы, то сейчас он не успел сказать ни слова.

— Позволь сказать, Великий Князь и государь всея Руси, — попробовал Дженкинсон сделать попытку.

— Не позволяю! — прервал его Иван Грозный, который и впрямь сейчас выглядел очень суровым. — Сутки даю на сборы. И забирай всю свою посольскую братию. Нечего на нашем казённом горбу сидеть. Чтобы после завтрева в усадьбе на Зарядье только купеческие гости остались. Ступай, не зли меня.

Царь махнул на Дженкинсона рукой, словно смахивая муху. Бояре, одновременно со взмахом царской руки, заговорили между собой, кто одобрительно, а кто, выражая своё мнение о решении царя, с сомнением в голосе. Английский посол, пятясь спиной, дошёл до дверей, развернулся и вышел. Ченслер вышел, так же пятясь, чуть раньше. Они оба не проронили ни слова пока не спустились с царского крыльца.

— Чёртовы московиты! — выругался Ченслер. — И что теперь делать, Энтони?

— Вам, то что? — криво усмехнулся Дженкинсон. — Ваша миссия продолжается. А вот мне что делать? Сколько серебра, золота привезли! Не везти же его назад? Или здесь пряности и шёлк закупать? Это просто смешно! Только с персами договорились о проходе в Индию! И в Исфахане товар ждёт! Дьявол забери этого русского царя!