Послышался шум шагов, Маша обернулась и увидела, как в сопровождении двух охранников в комнату вошёл Карлос Альпеджио. Ну что ж, понятно. Терпеть провал - так уж всем сразу.
Техник, что пришёл вместе с ними, пошуровал сзади короба меморизатора и через минуту вынес оттуда маску, подобную Машиной - только на длинном проводе. Директор сел на стул и стал отщёлкивать крепления. Маша поняла, что он будет видеть то же, что и она.
Что делать, объяснять было не нужно. Маша села, щёлкнула тумблером и, прежде чем начать, оглянулась на Директора. Техник подошёл к ней и закрепил на Машиных висках и запястьях маленькие датчики.
- Это детектор лжи, - сказал Квинт, явно наслаждаясь своими, явно очень остроумными для него самого, придумками.
Затем он движением пальца выпроводил охрану и техника из кабинета, но тут же, видя, как охрана уводит массажиста, приказал:
- А Вас, мистер Альпеджио, я попрошу остаться. Вы мне нужны здесь. Посмотрим-ка, что будет происходить.
Маша с Альпеджио остались наедине с Директором. Обстановка сквозила чем-то тягостным - но не для Квинта, который чувствовал себя с Машей и Карлосом абсолютно свободно и даже слегка игриво. И правда - чего ему бояться?
- Так что - бороться и искать, найти и не сдаваться, - прокомментировал Квинт, - начинай, но помни: если ты не найдёшь какую-то схему аппарата для расщепления личностей или что бы то ни было ещё там, я попрошу вмешаться предположительно компетентных в лечении предположительно шизофрении людей.
- К чёрту, - непонятно к чему прошептала себе под нос Маша и сунула лицо в маску прибора.
Перед глазами мелькнули события последнего часа, но Машу они не интересовали: собственная жизнь более не интересовала её. Пробежав проторённой тропой через юность и детство, она с разбегу нырнула в рождение, с закрытыми глазами проплыла через схватки, вынырнула Виолой, но не остановилась стряхнуть воду времени с волос, а заправским спринтером рванула в уже известные области.
За окном её спорткара промелькнули Настя, викинг Свен, Кабибр и другие персонажи её собственной, но будто бы уже такой нереальной жизни. Наконец, она минула своё пещерное племя, и только собралась увидеть врата этой цитадели вселенского счастья и разума, как...
Перед глазами Маши стояли бесплодные земли какого-то неведомого прошлого - скалы под низким серым небом, по которому гуляли молнии на многие сотни километров вокруг.
- Ты ушла не туда, - услышала она голос Квинта.
"Соберись, Маша, - вдруг проявился на фоне её сознания Шостакович, - помни, что сказал Квинт: Леттуа Гири это инверсия".
Маша мысленно кивнула ему, расслабилась и на мгновение почувствовала себя в потоке времени и безвременья. Затем повернулась лицом к прошлому, и упала спиной вперёд.
И вынырнула из реки времени посреди зеленой металлической комнаты, которая мерцала и становилась то блёклой, то проступала яркими красками, то исходила рябью. После нескольких секунд Машу выбросило в серую муть.
"Это конец, самый конец всего... - каким-то седьмым или восьмым чувством, чувством внутреннего времени, поняла девушка и крутанула колёсико обратно, - "Вот он какой, конец всего... Не ядерная война, не крики стенающих над водами... Это конец сознания. Не дай боже, не дай боже такой смерти. Вечной и бесконечной... Но меня там не было". Маше пришло в голову сравнение - жизнь кончилась, будто в кинопроекторе плёнка. Только что она была, а сейчас её нет, ни твоей, ни какой-то ещё - вообще жизни как факта нет.
Её аж затошнило от попытки представить, как жизни нет - притом что личностные единицы бессмертны в принципе. Бессмертны - а потом это правило отменили. Это даже не вызывало ужаса, глубина этой беды не могла проявиться в человеческих чувствах Маши. Она попыталась ещё немножко подумать о конце - не конце, а абсолютном, безусловном, тотальном и недвусмысленном конце жизни, и...
Слезы не стали капать из её глаз - для той беды, что начинала проникать в сознание вдумывающейся Маши, слезы были бы безудержным восторгом и бесконечным счастьем.
Шостакович где-то внутри бился в конвульсиях и визжал, как избиваемая собака, истерическим беззвучным криком... Его выжимала, истирала, высушивала до состояния раздавливаемой на шоссе лягушки отдалённая мощь беды, к которой, как к ящику Пандоры, прикоснулась Маша.
А в носитель Маши беда, наконец, спроецировалась в виде некоей гармоники человеческого ощущения.
"Это она! - сверкнуло в разуме Маши, и вдруг кусочки головоломки сложились в понятный человеческому существу узор, - Это она и есть, моя боль! Это моя боль от Леттуа Гири! Это боль этой бесконечной беды, беды размером больше вселенной, потому что ничто во вселенной не может быть больше самой жизни...
Погибли мои друзья... Погибла моя раса, моя любовь..."
Маша всё глубже и глубже, сидя в кресле меморизатора, вживалась в контекст эпохи, и прозрения толчками вспыхивали в ней. Однако боль внезапно уменьшилась.
"Но я нахожусь здесь именно для того, чтобы это изменить. Я не погибла, я здесь. И вижу я свою память, но моя память была создана в будущем, и она может, она должна быть скорректирована в настоящем. Именно для этого я здесь. И моя любовь к Леттуа Гири - это моя любовь к моим соратникам и просто тому факту, что жизнь на Леттуа Гири была сказочной, просто сказочной..."
"Маша, - подал голос Шостакович, которого вся эта болтанка отпустила тогда же, когда и агентессу, - я хочу тебе сообщить, что личностные единицы тоже может тошнить. Именно поэтому я сейчас лежу, метафорически выражаясь, в луже грязного вонючего пота. Не делай так".
"Прости, друг, - откликнулась Маша, - но это было необходимо".
- Леттуа Гири, - сказала она вслух для Гранта и тех, кто был вокруг, - это не планета и не раса. Это проект, охватывающий собой множество планет в разных галактиках. И целью этого проекта была изменённая человеческая природа.
Через четыреста восемьдесят веков технологии человечества развились до высот, невероятных даже для нынешней Конфедерации Млечного Пути, не говоря уж о планете Земля. Они могли бы развиваться и дальше, но на пути их встало препятствие - сама суть человеческого существа. Конечно, человек эволюционировал, как личность, но... Он оставался человеком. Сколько не учи кошку работать на компьютере, а больше кошкиного она не сделает. Её надо превращать во что-то качественно иное.
Кроме того, на основную часть межпланетного человечества снизошло несколько запоздалое понимание - дальнейший прогресс расы не произойдёт благодаря развитию техники. Это будет развитие самой личностной единицы. И, как я вижу, это понимание было достижением людей, подобных нынешним спиритионикам.
- Божу упаси нас от такого прогресса, - с усмешкой высказался Квинт, но Маша ничего не ответила ему.
- Эксперименты заняли долгие десятилетия, и они не имели ничего общего с коррекцией бионосителей. Не применялись ни физическое вмешательство, ни генетика, ни электричество, ни сильнодействующие препараты, ничего подобного: опыт веков научил людей, что к эволюции личностной единицы это не имеет никакого отношения.
Я чувствую сейчас некие идеи того социума, что впитываются в меня из памяти, однако я не смогу их озвучить - в нынешнем языке нет слов для обозначения этих явлений. Более того - и я понять не могу их достаточно ясно, поскольку не являлась одним из группы исследователей и экспериментаторов.
Однако фактом является то, что кто-то из экспериментаторов что-то... сломал в личностной единице. Как ни парадоксально это слышать, но он действительно сломал что-то в том, что не состоит из частей или энергии. Ошибка прокатилась по всем живым существам, будто одна костяшка домино, падая, валила другие. Как это получилось, я не знаю - видимо, такова природа нашего мира.
Сначала ошибку не заметили. Некоторые вещи видно не сразу - они исподволь будут подтачивать человека, как капля камень. Увидеть такую ошибку можно лишь через долгие годы - если знаешь куда смотреть. Почувствовать её внутри себя можно через десятилетия. А ещё через десятилетия ты больше не захочешь ничего искать.
