Разлучаяся надолго,
Пояс я на память взял». –
«А! – на память – ну! – так помни ж
И возьми её к себе, –
Уж Вулкан ревнив не будет,
Ведь она нехороша».
Тут Вулкан, хромой ногою
Шаркнув, Зевсу отдал честь:
«Правда, Бог-отец, нимало
Не противлюсь я тому,
И от всех претензий правных
Откажуся навсегда!»
Вдруг Минерва светлым оком
Обозрела всех богов: –
«Все ль согласны?» – «Все согласны!» –
«Я покров ей отдаю». –
«Как? – Что? – Где? – Кому? – Откуда?
Пояс вечной красоты?» –
«Да! – Минерва отвечала, –
Я для ней другой соткала,
Чтобы первый заменить».
(ХД № 4).
Разговор приезжего с жителем
Приезжий. – Здесь мрут десятками – что это за причина?
Житель. – Не знаешь ты причины сей?
Какой ты простачина! –
Ведь с войском прибыло немало лекарей.
(ХД № 4).
Нельзя без предисловия
Что пасквили писать и подло и бесчестно,
То всякому известно.
Когда закон гласит,
Что личность неприкосновенна,
Чия рука толь дерзновенна,
Чтобы закон сей преступить? –
Напротив, искони позволено в сатире,
Смеша честных людей, осмеивать порок
И всё, что глупого ни есть в подлунном мире,
В забаву для одних, а для других в урок.
В ней личность каждого и имя безопасны:
Гордец, скупой, подлец и плут
Сердиться могут ли, когда точь-в-точь найдут,
Что все поступки их с сатирою согласны?
Да если бы никто из авторов не смел
Описывать того, что делается в свете,
То должно б на ковре (как в сказках) самолете
Отыскивать предмет за тридевять земель.
Не с притязания, чтоб быть в числе поэтов,
Я взялся за перо – ох! нет – избави Бог! –
Тогда бы худшего из всех земных предметов
Я выбрать для себя не мог.
Благодаря судьбу, кусок имею хлеба,
Начто же мне тащить насильно музу с неба?
Писателей плохих и так довольно есть,
Умножить их число велѝка ль будет честь?
Но только и себе, и вам, друзья, в утеху
Сатиру напишу я на себя для смеху:
(ХД № 5).
Лекарь сам к себе
Итак – вот с лишком тридцать лет,
Как злая мачеха – природа
Меня, несчастного урода
Пустила в белый свет.
Зачем? – того не понимаю –
Но только твёрдо знаю,
Что Сидор, Карп, Илья,
И грешный Савва, сиречь я,
Все вышли из живой утробы,
А после, рад или не рад,
Нас всех положат в гро̀бы,
И кончится тем маскарад.
Но в этом маскараде,
Бог знает почему,
К несчастью моему,
Я, кажется, всегда в дурацком был наряде.
Как так?
Вот как:
Покойной мой отец, для вечной нам обиды,
Один из всей родни взялся̀ петь панихиды,
И сам раскаялся, хоть поздно, наконец.
Но удивляйтеся судьбы моей капризам:
Быв от рождения врагом священным ризам,
Я твёрдо положил пуститься братьям вслед,
Которые давно на поле чести смело
Взялись за рыцарское дело
(Чем занималися и прадед мой, и дед).
Но замыслам моим и рыцарству в награду,
Не сам ли чёрт отдал меня à la Санградо.* –
И, вместо шпаги дав ланцет,
Велел опустошать весь свет.
Ах, лучше б я служил обедни,
Страдали б меньше люди бедны!
Бесспорно – славен Гиипократ,
И медицина также в моде,
Когда излишество в народе;
Но ах! – я чувствую, что лекарь смерти брат:
И тот, и та, как будто спором,
Чтобы друг другу угодить,
Спешат свет белый пустошить
Лекарствами и мором.
Что против них война? – Пустой ученичѝшка:
Я смело ставлю сто противу одного,
Что сотня гренадер не сделает того,
Что сделает один цирюльник исподтѝшка.
Что ж я? Когда герой убийством только славен,
То я Наполеону равен.
Я лекарь – вправе я себя и побранить;
Вишь, можно про себя что хочешь говорить!
Любезные мои товарищи, простите,
Что правду говорю – иначе научите,
Как лгать: к моей беде,
Я правду говорить привык всем и везде.
(ХД № 5),
Пролаз
Пролаз наш говорит: «За что меня бранят?
Я, кажется, живу, как все честны̀е люди,
А жалуют меня насильно в лизоблюды.
Да пусть они себе хоть треснут, говорят,
А я на весь их вздор скажу в ответ формально,
Что исполнять хочу всегда и пунктуально
Долг подчинённого. В передней постоять,
