— Бараны, заткните свои рты или я заткну их сам, — не скрывая злости пригрозил Художник.

Практически сразу с их лиц пропала улыбка. Конечно, под противогазом этого не было видно. Лоток повернулся к Купцу.

— Да, Лоток, в самом деле, как маленький! — нарочито серьёзным тоном негромко высказал он.

Художник скривил лицо от злобы и в один большой шаг подпрыгнув к Купцу, взял того за грудки. Тот выставил руки сбоку от лица, словно карикатурно сдаваясь.

— Я думал, ты меня понял, Купец, — прошипел Художник. Теперь его тон не был похож ни на один из тех, которым он говорил ранее.

— Понял. Понял, — прошептал Купец.

Вова отпустил его и, осмотревшись, продолжил путь. Эхо от смеха, казалось, разнеслось по всему городу.

Купец потёр горло, болевшее от смеха.

— Кажется, я горло сорвал, — прошипел он так же, как и обычно. — Надеюсь, орать не придётся.

— Слышал, кстати, ваш Жигуль уже кровью харкается? — встрял Художник.

— Да так. По его словам, от кашля. Раздражение по горлу или вроде того. Я, насколько знаю, от мора не так умирают.

— Не так, — покивал Вова. — Только здесь не только мор или пули убивают, Купец.

— Да, жадность тоже губит, — серьёзно ответил он. Художник остановился.

— Ты, я смотрю, не уймёшься? — он не оборачивался. От этого у Купца тут же родилась шутка про глаза на затылке, но озвучивать он её не стал, и это был правильный выбор.

Они шли достаточно тихо, пока Художник не остановился напротив непримечательного здания. Вся тройка увидела улицей дальше дом с огромным, радиусом в метра 3, закрашенным кругом.

— Неслабо.

— Сколько краски на это потрачено впустую?

— Клоуны...

Вся тройка выругалась матом.

— Надо было брать краску. Закрасили бы, — негромко сострил Лоток. Несмотря на то, что в его интонации не было и намёка на шутку, Художник усмехнулся. За ним и Купец. Вымерив круг взглядом ещё пару секунд, они двинулась дальше.

— Как думаете, что там было? — поинтересовался Купец. — Может, клад какой?

— Ага, слитки золота, — перебил его Лоток. — А тебе не всё ли равно?

Купец, потеряв поддержку, замолк.

Живот рыжего заурчал. Писарь, услышав это, усмехнулся.

— Ну сошли мы во дворы. И толку? Ты же всё равно как колонка ходячая, — подшутил Писарь. В его голосе слышался упрёк.

Рыжий не нашёл, что ответить, чтобы не разозлить Писаря ещё сильнее, поэтому промолчал.

— Быстро схватываешь, — усмехнулся Виктор и через шаг застыл. — Слышал?

— Нет, — отозвался Рыжий и сжал пистолет сильнее.

— В дом, — еле слышно шепнул в противогаз Писарь и попятился в соседний подъезд, затем сорвавшись на бег. Рыжий, еле расслышав его, быстро смекнул, что напарник имел ввиду и забежал в дверной проём, затем прислонившись к кирпичной стене. Деревянная дверь не защитила бы его, поэтому он пожертвовал секундой и забежал дальше. Писарь же встал прямо за входом, не боясь прошивающих дерево пуль.

— Что ты слышал? — прошипел Рыжий, но Писарь лишь заставил того замолчать, коротко шикнув.

Какое-то время они стояли молча. Где-то в далике, если прислушаться, можно было что-то услышать. Рыжий, уловив эти еле заметные звуки, выставил палец через плечо в направлении улицы и вопросительно кивнул Писарю. Тот кивнул.

В этот раз Писарю не показалось. Кто-то, судя по звуку, был в соседнем доме.

После пары минут простоя, Виктор выглянул, осмотрелся. Тут же звук повторился, но заметно громче. Рыжий бы описал его как падающая штукатурка, а Писарь провёл аналогию с шумом падающей утвари, которую сбрасывает сталкер при разграблением квартиры. Они постояли у двери несколько минут и шум повторился. В этот раз он был не только кратно сильнее, но и нёс за собой другой звук, успокаивающий. Камешки разлетались по асфальту и это было хорошо слышно. Писарь выглянул ещё раз и увидел белую дымку, выходящую из двух окон в здании напротив.

— Потолок обвалился. Или стена, — осторожно предположил он. Рыжий подошёл к дверному проёму и выглянул тоже.

— Я думал, рожу, — серьёзно сказал он, всматриваясь в гипсовую дымку.

Соблюдая осторожность, они пошли дальше.

— Я думал, опять привиделось, — признался Писарь.

— Не каждый же раз?

— Пока что подобная ерунда, — Писарь сматерился, — происходит чаще, чем хотелось бы.

— Обычная усталость... — успокоил его Рыжий.

— Ты не понимаешь. Это не усталость. Я знаю, что я видел и что слышал.

— Ну, показалось, может...

— Нет. Я видел его. Видел так же отчётливо, как вижу сейчас тебя, — обернулся Писарь. В его словах чувствовалось пламя. — Я слышал Лодочника так же, как слышу тебя. Но ни того, ни того не было. Это не усталость. Это галлюцинации, прошипел он и, развернувшись, продолжил путь.

В лагере в это время был обед. Остатки наваристый супа уже несколько минут кипели на дне котелка. Наконец Бобр взял его за ручку веточкой покрепче и снял с огня. У всех них уже были наполнены тарелки и по пару кусков хлеба на коленке. Лагерь, перебивая шелест деревьев, наполнили звуки ударов ложки о тарелку.

— Всё-таки, Жигуль, Отец достаточно влиятельный. Да, со своими тараканами, но его слушают люди. Даже, — Бобр сделал перерыв и откусил хлеб, затем с набитым ртом продолжил, — Кипарис к нему прислушивается, — снова перерыв, — иногда. Аккуратнее с ним будь. Я, конечно, в чужие дела не лезу, но твою голову отдельно от тела тоже видеть не хочу.

— Полегче с иллюстрациями, Бобр, — слегка скривил лицо Лодочник.

— А что? Не привык ещё? — серьёзно поинтересовался Бобр.

— Не к чему привыкать, а всё равно, неприятно.

Бобр кивнул и замолк.

— Да мне, с другой стороны, вообще Кипарис никуда, — сматерился Жигуль. Лодочник, услышав мат, отрицательно покачал головой, — не упёрся. Руки коротки. Отец, тем более, сидит как в клетке.

— Это может плохо закончиться. Кипарис может захотеть тебя убрать. Ему змеи на груди не нужны. Выдаст кому-нибудь такой же контракт на тебя. И будет тебя какой-нибудь Ломоносов новоявленный искать, чтобы вместо тебя Нилосск грабить.

— Во-первых, "хочунов" таких много было. Во-вторых, если Отец скажет, что я рассматривал вариант убийства Кипариса, то должен будет сказать, кто меня к этому подтолкнул — он...

— Ты Отца не знаешь? — перебил Бобр, сохраняя спокойствие.

— Да знаю... И методы его знаю.

— Поэтому помирись с ним.

— Ничего не получится из этого. Он упрётся рогом, как обычно.

— Согласен, он упёртый. Но жест с твоей стороны должен быть — я так считаю.

Жигуль замолчал и, съев ещё пару ложек супа, закусил хлебом и несколько раз кивнул.

— И до чего мы докатились? — с недовольством начал Жигуль. — Пару лет назад подобного даже случиться не могло.

— Ты о чём? — кивнул ему Бобр.

— О Стекле. Если бы он ТОГДА это бы провернул — его бы свои разорвали в миг, на штыки бы подняли, — он повысил голос. — Голову бы притащили Отцу или Кипарису, мол, темнит. И их бы поддержали. Или, если бы духу не хватило бы, любая другая команда за подобные залёты и Стекло бы сняла и... — Жигуль постепенно повышал тон, размахивая иногда пустой ложкой. Лодочник, не желая есть под подобные разговоры, вздохнул и, отвернувшись, ждал, пока Жигуль закончит.

— Успокойся, — спокойно остудил его Бобр. — Да, тогда бы этого не простили. Но сейчас другое время. Тем более, тогда и оружие не у всех было, особенно, по началу. Это уже потом стволы завозить начали.

— Да, сейчас у каждого по автомату, кошмар, — встрял Лодочник, заинтересовавшись диалогом. Бобр покивал, закидывая в рот остаток куска хлеба. — И, что самое плохое, — он сматерился, — они ведь берут оружие с расчётом, что будут убивать людей. Из-за чего? Пара грамм золота?

— Ну, не скажи, Лодочник. Оружие прежде всего берут такие, как Стекло. А нам что остаётся? Лечь и умереть? Тоже берём, — рассудил Бобр.

— Натравить бы на них военных и пусть как террористов проводят. Там срока такие, что "мама, не горюй", — отмахнулся Пётр.