‒ Ну ничего, у меня-то пара слов нашим парням точно найдётся. Эх, Гарик-Гарик, сам ты себе яму вырыл, ‒ не сдержав зла, высказал Писарь, глядя в даль, на жилые дома. То ли эта фраза, то ли никотин, всё-таки успокоили его. Когда до фильтра оставался сантиметр, он несколько раз плюнул на тлеющую бумагу, потушив её, и выбросил бычок двумя пальцами и зашёлся кашлем ещё раз.

Из города до деревни ездить становилось всё опаснее. На дорогах нередки стали брошенные машины с проколотыми колёсами, слитым бензином, и кто знает какими ещё пакостями. Никто не смог сказать Купцу, чьи это машины и что происходит с их хозяевами. В голове копошились вредные, ненужные мысли: "Может, не там спрашивал? Может, если спросить у народников, они расскажут, чьи авто стоят на обочине и где их водители?"

Купца уже давно не мучила совесть. С каждой поездки в город он утаивал примерно десятую часть с общего навара и держал собственный счёт у "московских", на котором скопилось уже несколько десятков грамм золота. Отличная, как он думал, компенсация риску пропасть без вести на трассе и пополнить собственной тёмно-синей девяткой список "обочечников". И всё-таки, сами по себе те знакомства, которые он заводил в деревне, с лихвой окупали этот риск. Купец засыпал счастливым, ощупывая в руке свой Макаров с единственным патроном в патроннике ‒ обойма была разряжена по всем правилам.

Пётр Лодочник тоже не мог уснуть. Даже через слой тёплых вещей и одеяло через пол бил по костям холод. Спальник ненамного облегчал для Петра ситуацию. Грели его лишь воспоминания и приятные мысли. Ещё полгода и он накопит и себе, и внукам на жизнь. Можно будет завязать со сталкерством и вернуться домой. Фантазия рисовала ему особняк в пару этажей, который он купит на заработанные деньги. И хватит там места на всю семью. Не придётся больше им ютится в собственных квартирках, на всех будет один большой дом. Всё-таки, он не ошибся, пойдя к "жигулёвским", от базарных склок и постоянных визитов сомнительных личностей подальше.

Снаружи послышался кашель и Пётр, будто бы вспомнив, что ему бы самому не мешало прочистить горло, несильно прокашлялся. Полудрёма нападала и на него. Мысль о том, как ему повезло с командой и ролью в ней, была последней на сегодня.

Писарь удобно пристроился на пригорке, затягиваясь ещё одной сигаретой и косился в даль, на город. Пепел, который он не стряхнул, отпал от сигареты сам и упал на окуляр бинокля. Витя цокнул и перевернул бинокль, чтобы стрясти пепел. Оставшиеся серые хлопья он убрал пальцем, а затем протёр окуляр рукавом. Взгляд, упавший на тёмное стекло, поймал в отражении белый шарик. Писарь поднял глаза к небу. Полнолуние.

Несколько секунд потупив, он дёрнул рукой и глянул на циферблат военных часов, только что показавшихся из-под камуфляжного рукава ‒ 11:45. Губы Писаря сжались, а глаза неосознанно забегали по домам. На посту, если считать вечер, Писарь стоял больше положенного. Нужно было решаться, будить ли Федю или подождать.

Витя изучал небо. Облака плыли необычно быстро, но кроме этого ничего он подметить не мог. Через некоторое время, снова посмотрев время, он поднял глаза на город. Дорога к холму, закрытая машина, которую он сначала и вовсе не увидел. Голова Писаря поднилась, а глаза устремились в темноту между домов, где, как ему казалось, он видел свет. Несколько секунд он не знал, что делать: "Мушка" в глазу, снайпер или охотники? Снайперов знакомых у него не было, да и если кто-то с таким навыком пришёл в город ‒ все бы знали, как знают про медвежатника Лодочника или доктора Диму Лапотя в группе Володи Стекла. Значит, не снайпер. Охотники? Нет, если они с военными договорятся, те приборы ночного видения выделят по случаю рейда. А с ПНВ фонари без надобности. Получается, "мушка".

Сделав логичный вывод, опуская целый спектр других вариантов, он всё же припал к биноклю, изучая место, где он видел вспышку. Сколько он не напрягал глаза, всё впустую. Виктор залился кашлем, а затем уставился через бинокль на чужой, совсем не видный глазом лагерь ‒ костёр в нём давно потух. Гиблая затея, в этой непроглядной тьме он не различал ничего. Бинокль остался мотаться на шее, а Писарь ещё раз взглянул на часы. 00:07. Пора.

Соля в это время видел сон. Лицо кривилось, а глаза быстро-быстро бегали в стороны под веками.

‒ Соля. Соля, ‒ звал его Писарь полушёпотом, заглянув в двухместную палатку, но тот не просыпался, лишь начал водить головой по сторонам. Витя поджал губы от раздражения и принялся тормошить спальник в том месте, где у Феди должны были заканчиваться ноги. ‒ Соля, мать твою.

Федя проснулся, тут же потеряв сонливость, и, забыв неприятный сон.

‒ Полночь уже?

‒ Уже, ‒ прошипел Писарь, зачем-то добавил, ‒ я спать, ‒ и тут же удалился из палатки.

Первое, что подметил Федя ‒ ночную прохладу. Последний раз его так пробирало до дрожи, когда он выходил из палатки, недели две назад. По опыту он знал, что скоро привыкнет и уже температура в палатке будет казаться неприятной, а может, наоборот, разморит и засыпать будет легче.

Мышцы неприятно тянуло, поэтому Соля расправил руки и поднял их вверх, а затем назад, сам тоже поднимаясь на носочки. Послышался приятный хруст. Писарь уже скрылся в своей палатке. Чувство одиночества тут же накрыло Солю, но понимая, что рядом спят семеро парней, которых в случае опасности можно тут же поднять, ему становилось легче.

Машинально он включил рацию, проверил снаряжение и оттянул затвор, чтобы проверить наличие патрона. Его Сайга была изготовлена к стрельбе, разве что предохранитель оставалось убрать.

"А вот одиночка бы никого не поднял", ‒ альтернативно закончил он свою мысль, а затем, подумав, что об одиночках и не узнает никто, чтобы на них нападать, пошёл к пригорку и осмотрелся.

"С другой стороны, на них могут наткнуться. Да нет, кто же ночью ходит?.." ‒ дальше аргументов Соля не находил. На некоторые время он перестал думать вообще, тупо сверля взглядом дома. Через некоторое время он полностью отдался недавним событиям и вспоминал позавчерашний день. Тогда они ушли в разведку с Радистом. Минут 15, как обычно, бодро шли до города и, только заметив знак "Фотовидеофиксация", нацепили противогазы, затем в памяти всплыл момент, как они с напарником наткнулись на квартиру и велосипед в ней. Соля вздохнул. Как было бы хорошо доехать до этого знака на велосипеде, минут за 5. Ещё лучше - научиться ездить в противогазе и не задыхаться.

Мысль о необходимости физической подготовки и, как следствие, регулярных всесторонних упражнений, пришла сама собой, но Соля столкнулся с реальностью, гладкоствольная Сайга чуть не сползла с плеча, оставлять оружие на полу было не очень удобно. А убирать далеко ‒ вдруг кто на лагерь набредёт? Главной отговоркой для него стало отсутствие приспособленного места, а второй за ней ‒ отсутствие культуры спорта. Ежели Соля бегать по утрам начнёт, его на смех поднимут, только и всего. В горле запершило и постовой поперхнулся, затем сплюнул.

Он особо ничего не умел, но рабочие руки везде были нужны. Чаще других ходил в разведку, но прибавки за это не получал, ему и не нужно было. Одними мыслями он не мог себя развлекать, поэтому довольно скоро в руках Соли сверкнула в лунном свете рация.

‒ Бобр, Бобр, я Соля. Слышит меня кто? ‒ Соля говорил тихонько, чтобы никого не разбудить. Конечно, услышать самого Макара Бобра он не надеялся, просто каждый раз выговаривать слово "бобровские" не хотел.

‒ Кеша у аппарата, ‒ послышался голос из рации. Этот Кеша говорил ощутимо смелее, чем Соля, верно пост был подальше от лагеря.

‒ О, здоров. Ты второй день подряд что ли?

‒ Да, сегодня должен был Филин идти на пост, но стою вот я.

‒ Точно, ‒ не в рацию сказал Соля, уже позабыв, что померший недавно Филин, которого он особенно не знал, был в группе Бобра. ‒ Соболезнования вам. Хороший был мужик, ‒ повторил фразу Лодочника Соля.