Ситуация действительно начала налаживаться. Сперва в номер пришла девушка, работавшая в мотеле подсобной рабочей, и обтёрла постоялицу влажным полотенцем, расспросила о самочувствии, покормила и даже помогла с туалетом. Она же сказала, что младший мальчик лежит в жару, но за ним ухаживают и сейчас попробуют найти какое-нибудь подходящее лекарство, пусть женщина не волнуется. Эта смугленькая, измождённая и болезненно худая, но всё-таки очень подвижная работница с бойким живым взглядом рассматривала Севель с искренним любопытством. Однако вопросов не задавала.

Наверное, она догадывалась, кто перед ней и почему скрывается от внимания.

А уже ближе к ночи в номер Севель вошла очень немолодая дама в криво надетом плаще, с усталыми глазами. Она, едва шевеля губами от изнеможения, отрекомендовалась врачом и осмотрела постоялицу: очень медленно, зато придирчиво. Расспросила обо всех оттенках состояния, уточнила, как та чувствовала себя в предыдущие разы на аналогичном сроке, посмотрела бельё. И равнодушно пожала плечами.

– Вам бы успокоиться, мадам. Это не кровь. Это не кровотечение, насколько я вижу. Это у вас пробка отошла. Разве в прошлые разы было по-другому?.. По-другому? Ну что ж, бывает. Это ни о чём плохом не говорит. Конечно, может быть, что у вас что-то не так, но тут уж нужно смотреть на самочувствие. Ощущаете схватки?

– Ну, я…

– Давайте осмотрю. – Она натянула перчатки, повозилась немного и пошла их снимать в ванную. Долго там плескалась, но вернувшись, успокоила: – Нет, вы не рожаете. Думаю, дня три у вас есть, причин для беспокойства не вижу, но хорошо бы вам полежать. Если получится.

– Не уверена, что так.

– Ну понятно. Ситуация опасная, и тут придётся выбирать наименьший риск. Если бы вас можно было здесь спрятать, было б хорошо, но что-то мне сомнительно. Вы ведь понимаете, вы очень заметная женщина, ещё и благодаря вашим сыновьям. Может стать опаснее в любой момент.

Севель покраснела до корней волос, аж порадовалась, что в комнате темновато.

– Вам сказали о том, кто я?

– Сама догадалась. Не так уж много у нас в графстве матерей трёх сыновей. Да и там, – она кивнула на живот Севель, – тоже, судя по всему, мальчишка.

– Вы так думаете?

– Я много повидала женщин на сносях. Приняла за свою жизнь больше пятидесяти мальчиков. Думаю, что да.

Севель невольно вздохнула, подозревая, что эту приятную вещь ей говорят наверняка лишь потому, что хотят вознаграждение. Желание понятное и вполне законное, ведь сорвалась посреди ночи, пришла, позаботилась. А так-то откуда, в самом деле, врач может знать, что у случайной пациентки в чреве. Вряд ли она действительно обладает особым волшебным зрением.

– Вы понимаете, я сбежала из города в чём была, только детей и прихватила. У меня с собой совсем нет денег и ценностей тоже. Извините, мне вас никак и ничем не отблагодарить.

Женщина растянула губы в слабом, жалостном подобии улыбки: похоже, ей только одного на самом деле и хотелось – лечь и заснуть.

– А вы родите благополучно, и это будет лучшей наградой. Удачи вам, мамочка. – И ушла.

Ованес вскоре протиснулся в дверь, он нёс маленький подносик с дымящейся чашкой и тарелочкой с обрезками хлеба, печеньем, кусочками яблока.

– Мама, поешь. Врач сказала, с тобой всё в порядке.

– Да, почти. – Севель осторожно показала на поднос. – Ты лучше покорми Раду и Славу, если будет кушать. Я потерплю.

– Ну уж нет, – голос сына звякнул металлом. – Ешь. Радке дали булку, а Славка спит. Куда ему есть, он с температурой. Если что, я его напою чаем. А тебе нужно есть за двоих. Ешь и поспи хоть немножко. Если удастся, дальше поедем ранним утром.

– Утром? Но почему?

– Лучше добраться до безопасного места как можно скорее, – уклончиво ответил Ованес, и Севель забеспокоилась.

– Что тебе сказали? Что происходит?

– Да ничего, мам. Просто охране тоже не улыбается тебя по дороге потерять, а как всё будет развиваться, никто не знает. Хотят поскорее, но по самой безопасной дороге. И сейчас спорят, что будет безопаснее – шоссе или просёлки.

– Что за странный вопрос? – поразилась Севель. Даже привстала немного. – По просёлкам, конечно.

– Ох, не факт. Там запросто могут сейчас промышлять местные бандиты. Там проще перехватить машину. Сама подумай – какую машину легче остановить: ту, которая едет по широкому шоссе с большой скоростью или которая еле ползёт по грунтовке, по буеракам, и маневрировать особо негде?

– А ты думаешь, тут могут быть бандиты?

Он, хмурый, пожал плечами.

– Когда начинаются беспорядки, всякое случается. Надо об этом думать.

Севель потянулась к нему слабой, подрагивающей рукой.

– Ты совсем взрослый стал… Слишком рано. Как это печально.

– Нет, мама. Быть взрослым лучше. Вот как сейчас, например – я хоть как-то могу решать, что мне делать. А Радка будет делать то, что ему скажут. У него выхода нет, и тем более у Славки. Но Славка мелкий ещё. А Радка боится.

– Ты же понимаешь, почему он боится.

– Конечно, – с уверенным видом ответил Ованес. – И я тоже боюсь. Но я думаю, что по итогу мне проще, потому что я придумываю, что можно сделать, и делаю. Когда делаешь, не так страшно. Ты понимаешь?

– Ну ещё бы…

– А Радка не может. Но мы справимся. – Он был, наверное, немного забавен в своей самоуверенности, но мать не могла смотреть на него бесстрастным взглядом. Она видела в нём малыша, который совсем ещё недавно лежал у её груди, а потом цеплялся, испуганный, за её руку, и смотрел с надеждой, потому что мама, конечно, решит все проблемы.

Но с тех пор он стал серьёзнее и словно бы одним махом превратился из мальчика в мужчину, миновав подростковый этап и этап юношества. Детскость и подростковость в его поведении проскальзывали, но всё реже и реже и больше в мелочах. Стоило перед ним встать какой-то серьёзной задаче – неважно, будь то экзамен, ссора с братом или беспорядки в графстве – как детскость испарялась, и на собеседника смотрели глаза совершенно серьёзного и готового к ответственности человека. Этот взгляд требовал общаться с его обладателем на равных. Да, он может чего-то не знать или не понимать, но готов действовать и советоваться.

Понятное дело, что подростку не хватало опыта и знаний, и время от времени самоуверенность его начинала смахивать на чванство, но Ованес никогда не переходил грань. Он как-то умел чувствовать, когда перебирает, и успокаивался, становился более сдержанным. И сейчас, сперва выдав всю эту речь, видно, сообразил, что может испугать маму, нахмурился, немного надулся.

– Да ты не волнуйся. Я просто на всякий случай беспокоюсь. За тебя. Тебе не нужно волноваться. Мы всё сделаем. Спи, хорошо? Я позабочусь о Славке. Если нужно, сбегаю снова за врачом.

– А что у него? – спохватилась Севель.

– Простыл, видимо. Ничего прям такого врач у него не нашёл. Только высокая температура, и всё. Лекарство ему дали. Мам, спи. Всё будет хорошо.

Она с трудом смогла уснуть, и сон её был беспокойным. Она как бы плыла в пространстве едва осознаваемой реальности. Младенец в чреве вёл себя беспокойно, толкался, и то и дело Севель просыпалась, хваталась за живот, гладила, словно надеялась успокоить, утихомирить. Но покоя не было, так что утром женщина поднялась такой же разбитой, какой была накануне.

С поездкой по утреннему холодку, к счастью, не получилось, так что почти весь день Севель провела, ухаживая за Славентой, который мучился то от температуры, то от тошноты, и плакал, когда ему становилось немного лучше. Охранники, то появлявшиеся, то уходившие куда-то (наверное, узнать новости, а может быть, раздобыть лекарства, припасы или более подходящий транспорт), посматривали на женщину с сочувствием. Но помощь не предлагали. С этим усердствовал только Ованес. И хорошо, что уже к вечеру, хоть малыш по-прежнему сильно мучился, заметно стало, что он потихоньку идёт на поправку. По крайней мере, температура стала поменьше, и Слава даже попил немного бульона.