— Закончили, пан? — спросил Глеб.
— Продолжаем, — отвечал Михалевский.
Несмотря на боль в ноге, Вацлав показал, что будет бить вправо, выкрутил кистью и почти без замаха нанес сложнейший удар снизу вверх. Глеб с трудом успел сделать шаг назад, при этом выгибаясь, будто собирался встать на «мостик». Если бы не постоянные тренировки, работа над растяжкой и атлетика, подобное было бы сделать невозможно и Глеб уже с распоротым животом корчился в предсмертных конвульсиях.
— А ты хорош, пан, — сказал Глеб, раскачиваясь из стороны в сторону, начиная наносить беспокоящие удары, чем заставлял Вацлава двигаться и опираться на болезненную ногу.
Удар в голову. Шляхтич парирует. Пан сразу же производит выпад в попытке достать Глеба справа, однако резкая боль в ноге заставляет Михалевского пошатнуться. Глеб наносит сильнейший удар в направлении шеи. Капитан использовал еще одно свое преимущество в силе, удар был сильным и почти продавил защиту поляка. Вацлав пошатнулся и получил удар ногой в колено, еще один удар саблей в плечо, который поляку удалось парировать, а вот сразу следующий за ним удар локтем в голову пропускает.
— А добрый мастер попался, — сказал Глеб, сгибаясь, чтобы забрать у лежавшего в «отключке» шляхтича саблю.
Далеко не все зрители поединка заметили и поняли, что Вацлав был действительно мастером сабельного боя. Непрофессионалу не было видно все то, что Вацлав не позволил сделать Глебу. А ведь мастерство часто заключается в том, чтобы лишить противника маневра, не дать ему делать то, что привычно. И оба мастера не дали друг другу сделать многое. Вот только Глеб умеет и видит больше, чем классический сабельный бой.
Михалевский — один из тех, кто являлся столпом Речи Посполитой, шляхтич с понятием чести, мастер клинка, сильный духом человек — он вновь оказался в плену и вновь в самом начале войны. Кто знает, может судьба его не бьет, а бережет?
*………….*…………*
Рига
27 апреля 1609 года.
Скопин-Шуйский нервничал, долго пришлось идти к Риге, можно было прибыть к этому городу на два дня раньше. Но нервничал командующий не так, чтобы злобно, он ощущал, скорее, досаду. Как же тормозили все войско осадные пушки! В какой-то момент головной воевода уже хотел оставить крупные калибры и рвануть в сторону Риги, однако, противник не так, чтобы и дремал.
Польское войско, стоявшее в Минске, и в Заславье, рвануло в погоню за русскими. Жолкевский, впитавший прошлый опыт войны с русскими смог расценить ситуацию таким образом, что московиты вынуждали польско-литовское войско идти к Смоленску и застрять там в осаде. И в то время, пока поляки будут разбивать лоб об русскую лучную крепость, головной воевода Скопин-Шуйский будет делать все, что захочет. А, на минуточку, направление от Динабурга и Риги в сторону Вильно практически не прикрыто, да и гарнизон столицы Великого княжества Литовского не так, чтобы и усиленный.
Если обойти Ковно, то можно выходить на Вильно, а это очень серьезный удар, который мог бы отрезать большой кусок территории Речи Посполитой. Удержать Вильно, если и можно было его взять, сложно. Но разграбить и нанести ужасный репутационный и экономический ущерб — это удар, сильнейший.
Потому Жолкевский и выделил шляхетские конные отряды и магнатские хоругви, а Михаил Васильевич Скопин-Шуйский начал констатировать активность польских конных отрядов, бьющих по походным русским колонам. Казацкие части, как и конные по казацкому типу, но казаками не являющимися, пятигорцы и другие литовские татары, начали щипать русское войско. Потому идея оставить тяжелую артиллерию и отправиться вперед, уже казалась преступной.
Киркгольм, как и остальные мелкие крепостицы сдавались почти без боя. При этом тот самый Киркгольм брали сходу и штурмом. Подобное было настолько необычным и неожиданным, что три роты польских пехотинцев и две роты немецких наемников не успели ничего противопоставить натиску русского ударного полка.
Год, целый год нескончаемых тренировок, упражнений на силу и выносливость. Во всем войске шел отбор в штурмовые роты. Нынче головной воевода был почти уверен, что так лазить по лестнице, или по веревкам, не может ни одно воинское подразделение в мире. Уже до того выученные воины более года разучивали приемы, которые эффективны при штурме и сражении в условиях малого пространства. Для них была строена стена, имитировалось сопротивление, разбирались ошибки.
Если тренироваться, всегда количество переходит в качество. Поэтому в штурме Киркгольма участвовали только пять сотен штурмовиков, некоторые их называли «приступниками» с ударением на «а», как производное от «приступ». Но такое название можно было читать и в уничижительной форме, так что больше внедрялось понятие «ударный полк».
Всего семь человек убитыми и тридцать ранеными — вот цена взятия не такой и маленькой крепости Киркгольм, которая, по сути, открывала путь на Ригу.
В дне перехода до Риги Скопин-Шуйский узнал, что у острова Эзель наблюдается такое скопление кораблей, как в товарный день в Амстердаме. Там и англичане и голландцы и датчане, рядом курсируют шведы, готовые даже вступить в бой со своими недругами датчанами. Михаил был больше военным, чем политиком, но и он понял, что тут имеет место недоработка русской дипломатии. Видимо, государь и Семен Голицын так старались нивелировать превосходство флота Швеции, что одновременно договаривались и с Голландией и с Англией. А датчане, за обещанную поддержку в вероятной войне со Швецией, привезли целый полноценный десант наемников, нанятых на русские деньги и в основном говорящие на французском языке. Как бы не произошло морское сражение всех со всеми.
Что касается договоренностей с Данией, так их на бумаге не было. Между тем, сам факт русского посольства в Дании — это многое. Ну и посыл Швеции: «Отдайте Шуйского, верните торговлю — будете жить в мире». Проблема только в том, что в мире в этом времени жить никто не хочет, или не может.
Рига готовилась. Вероятно, командование гарнизона стало сразу же разрабатывать планы обороны, как только узнали, что русские выдвинулись. В городе было немало воинов — более двух с половиной тысяч, при том шляхетских отрядов не было, а вот три цеха ремесленников, выставили свои роты.
Скопин надеялся, что город будет обстрелян и с моря. Два русских корабля дрейфовали рядом с английской эскадрой и должны были содействовать приступу. Но первые русские морские корабли, с трудом пережившие переход с Архангельска, молчали. А ведь на каждом кораблике по двадцать семь пушек, пусть английских, но ведь, русских. Тут и с командами было похожим образом: пусть русские, но английские.
Еще два дня Скопин-Шуйский потратил на то, чтобы создать оборонительные укрепления, как от вылазок защитников Риги, так и от неожиданного нападения извне. Приходили сведения, что летучие польские отряды уже не действуют отрядами по пятьдесят-сто воинов, а концентрируют более существенные ударные кулаки по тысяче-две в каждом. А это говорило о том, что поляки готовятся сильно трепать нервы у Риги.
Однако, те два дня, пока все и каждый, чуть ли не сотенные командиры, стояли на лопате и работали топорами и пилами, не прошли для рижан в расслабленной неге. Пушки заговорили сразу. Пушкари из крепости отвечали. Артиллерийская дуэль начиналась с рассветом и не заканчивалась с закатом, а ночью к крепости подводились мортиры и они отрабатывались навесом по городу, когда защитникам удавалось навести свои пушки, а на стенах это делать сложнее, обслуга мортирок уже цепляла орудия к упряжке лошадей и бежала прочь.
*…………….*……………*
Андрей Семенович Алябьев ранее старался совмещать должность помощника головного воеводы и командира «приступников-ударников». Если бы не еще два человека, которые помогали Алябьеву в делопроизводстве, Андрей не смог бы занимать должность помощника Скопина-Шуйского, как и тем, к чему его влекла неуемная энергия.
