Все это еще раньше рассказал Ярополку Немал, что бок о бок с молодым князем въезжал за земляной вал, окружавший большое городище, что мадьярам досталось от каких-то очень давних племен, обитавших здесь. Новым людям никто особо не удивился — внутри становища хватало славян бойко торговавших со уграми. Последние показались Ярополку похожими на авар, как одеждой, так и общим обликом — такие же смуглые, скуластые, с чуть раскосыми глазами и с тремя косами на бритых головах. Но кроме славян и мадьяр имелись тут уроженцы и вовсе незнакомого племени — тоже смуглые, но заметно светлее степняков, с совсем иными чертами лица. Они носили долгополые стеганые кафтаны и круглые шапки, отороченные лисьим или куньим мехом, а женщины — которых почему-то было куда больше, чем мужчин — длинные черные платья украшенные ручной вышивкой. Ярополк успел заметить, что возле лавок этих чужеземцев, толпилось особенно много народу, однако тут перед ним вырос большой шатер, и юноше стало не до незнакомого племени.

— Так каган аваров хочет стравить нас с булгарами?

Шатер венгерского кенде был огромен — настолько, что его дальние своды терялись во мраке. Освещали его лишь жировые светильники из спиленных на макушке конских и бычьих черепов. Рядом с дымоходом свисал еще один череп, — на этот раз человеческий, — расписанный красными, черными и зелеными узорами, украшенный связками ястребиных перьев и лоскутами высушенной кожи с волосами, как понял Ярополк, содранной с человеческих голов. В круге светильников, на выделанных звериных шкурах, сидели четверо мужчин: один молодой, с безбородым лицом, и трое постарше — смуглые скуластые степняки, с черными усами и бородами. Среди них особенно выделялся высокий плотный мужчина одетый в черную с красным кожаную одежду, расшитую золотыми бляшками. Три длинные косы падали со бритой головы на спину, почти достигая талии. В ухе мужчины блестела золотая серьга с яшмой и бирюзой, на позолоченном поясе красовалась серебряная бляха. На ней был изображен длиннобородый и длинноусый старик с распущенными волосами и скрестивший ноги, по степному обычаю. В левой руке старик держал что-то похожее на топор, а правую руку приподнимал, указывая вверх двумя пальцами.

Чуть ниже вождя мадьяр, испытующе глядя на вошедших, сидела женщина, лет тридцати, в черном платье незнакомого покроя. Ее голову прикрывала темно-серая шаль, из-под которой выбивались пряди черных волос, переплетенных с нитями унизанными белым и голубым жемчугом. Эти пряди обрамляли худое, слегка вытянутое бледное лицо с изящным, с небольшой горбинкой носом, полными губами и огромными черными глазами. Тонкую талию охватывал кожаный пояс, украшенный изображениями перекрещивающихся линий, образующих пяти-и шестиугольные узоры. Из украшений, если не считать жемчужных нитей, она имела лишь серебряные серьги, с подвесками в виде полумесяца, и небольшое золотое колечко в носу. Странно было видеть женщину на совете вождей, но, судя по всему, никто из угров не возражал против ее присутствия. Также как и против князя Немала, что, обменявшись положенными приветствиями, уселся между главным вождем, — Ярополк уже понял, что это тот самый Альмош, — и странной женщиной. После этого взоры всех шестерых устремились на стоявшего перед светильниками Ярополка, хотя говорил сейчас только старший из кенде.

— С чего бы нам брать сторону Эрнака в этой войне? — говорил Альмош, — от авар мы не видели ничего хорошего.

— Но ведь и плохого тоже? — ввернул Ярополк.

— Слишком мало для союза, — фыркнул кенде, — слишком далеко твой каган, чтобы нам была от него польза. Что он может дать Трем Народам?

— Трем? — Ярополк невольно скользнул взглядом по лицам мадьярских вождей, потом по Немалу и, наконец, остановился на лице сидевшей рядом с Альмошем женщины. Та слабо улыбнулась накрашенными черным губами, а сам мадьяр громко рассмеялся.

— Саломея не просто старшая жена, — сказал он, — она Саломея бат Шломо, дочь рабби Шломо бэн Когена, главы яудов. Вместе мы ушли от хазар, когда те начали притеснять всех, не принявших Белую Веру и вместе же мы заключили союз с древлянами. Благодари всех своих богов, княжич, что она уговорила меня принять твое посольство- хотя я все равно не вижу от него проку.

Ярополк вновь посмотрел на женщину и слегка склонил голову в знак признательности. С ее народом, до сегодняшнего дня, он не сталкивался, хотя немало слышал о нем, — и хорошего и дурного, — однако сейчас он как-то сразу понял, что именно еврейский голос в этом шатре может стать решающим в успехе или неудаче аварского посольства.

— Будет много славы, — сказал он, — всем, кто примет его сторону, каган обещает долю в аварской и ромейской добыче.

— Он защитит нас от хазар? — подала голос Саломея, в упор глянув на Ярополка.

— Он верен своему слову, — покривил душой Ярополк, — как только закончится война с болгарами, каган сразу же...

— Защита нам нужна сейчас, — отрезал Альмош, — когда печенеги вырезали наши кочевья, а сами хазары громили города, где жил народ Саломеи — болгары дали нам эту защиту. Явись вы сюда со своим союзом еще лет десять назад — и я послал бы ваши головы болгарскому хану. Но сейчас болгары готовятся оставить Дон и Самакуш, сдать хазарам без боя все земли на левом берегу Днепра. В этом есть и ваша вина — Омуртаг не хочет воевать с аварами и хазарами одновременно, выбрав тех врагов и те земли, что для него важнее. И хазары знают об этом — на нас уже нападал темник Акуас, сына джавли-бека Мар Ормаза. Акуаса мы разбили — и я, по просьбе князя Немала отдал темника его сестре, но не сегодня-завтра хазары перейдут Дон всей своей силой и нам придется воевать снова, но уже без болгар. Мне сказали — у тебя немалый отряд и в нем опытные воины?

— Так и есть, — кивнул Ярополк, — у меня четыреста человек и все прошли не одну войну.

— Небольшое подспорье против кагана, — покривил губы Альмош, — но для нас сейчас каждый воин не лишний. Вот мое слово, сын короля — если твои люди примут нашу сторону против хазар — то и мы примем сторону кагана аваров в его войне с болгарами.

— Если только победим, — добавила Саломея, а Немал криво усмехнулся. Ярополк еще раз обвел взглядом лица шестерых вождей, подумал о том, что скажет Кувер и прочие соратники и, решившись, коротко кивнул.

— Значит, так тому и быть, — кивнул Альмош, — тогда жду тебя на пиру, что я дам в честь моего брата Эрнака, кагана авар и верного друга Трех Народов.

— Христос, Повелитель Сражений, во имя Твое да будут посрамлены нечестивые!

На скалистой равнине, покрытой причудливыми каменными столбами, выстроилось византийское войско. Позади него вздымались стены Кесарии, а за ней, словно исполин, увенчанный белой шапкой, до небес возносилась снежная вершина Аргея — потухшего вулкана, священной горы древней Каппадокии. Двадцать тысяч воинов вывел под ее склоны молодой басилевс — столичные тагмы и оставшиеся верными Константинополю фемные войска. Михаил не успел отозвать войска, собранные еще его отцом, с Балкан — да и опасно было оставлять европейские фемы совсем без защиты. С востока же, словно песчаная буря, шло войско Исаака и его союзников-сарацин. Иные стратиги восточных фем уже признали самозваного императора, перейдя на его сторону, так что теперь воинство Исаака превосходило армию Михаила по-меньшей мере вдвое. Молодому императору оставалось надеяться лишь на занятую им удобную позицию, стойкость собственных воинов — и на то, что Бог не оставит без защиты Христово воинство. Именно за этим перед застывшими в плотной фаланге скутатами, выставившими длинные копья-контарионы и прикрывшимися большими щитами-скутонами, стояли монахи из пещерных монастырей Каппадокии, с крестами и иконами в руках. Лики святых красовались и на войсковых штандартах, между черными римскими орлами, и на иконах, выставленных на стенах города, жители которого с тревогой и надеждой наблюдались за ромейской армией. Сам епископ Кесарии, Анастасий, в украшенном золотом облачении, стоял под стягом с ликом Христа, держа в руках золотой ковчег, отделанный драгоценными камнями. В том ковчеге хранилась привезенная из Константинополя святыня — частицы Пояса Богородицы, той самой, почитание которой отвергали еретики-антимарианиты, поддержавшие Исаака. Это придавало сегодняшнему противостоянию особую ожесточенность — как и вздымавшаяся за стенами Кесарии гора, на которую в День Святой Богородицы, многие горожане совершали долгий и опасный подъем, чтобы почтить дарами Мать Спасителя, также как за сотни лет до них, их предки приносили здесь кровавые жертвы Матери Богов.