— Одиннадцать лет, — неохотно сказал сербский князь.

— Плохое, негодное число, — заметил Константин, — и лишь на двенадцатый год, когда почтенный Теодор прислал тебе помощь, ты смог покорить мятежников. Двенадцать лет, по числу апостолов — это ли не добрый знак, что пора уже святому кресту вновь воссиять над Балканами? Все мы — сербы, болгары, ромеи, влахи, — сможем жить в мире, свободном от вторжений языческих полчищ, лишь когда уразумеем одну великую истину — как есть один бог на небе, так должен царить и один басилевс на земле.

— А кто же тогда мы? — спросил Первослав, — все мы — князья, жупаны, ханы? Или мы не есть владыки своих земель?

— Вашего права никто не отбирает, — покачал головой Константин, — и у бога есть помощники и наперники, кто помогает ему обустраивать Вселенную. Вот ты, Первослав, в крещении зовешься Михаил — также как и мой сын. А ведь это имя величайшего их архангелов, меча и силы божьей, что сбросил с небес восставшего Сатану, из-за своей измены утратившего ангельское достоинство. И точно так и ты и Омуртаг, что, я надеюсь, еще примет святое крещение, — вместе со мной поразите Сатане подобного Эрнака, с его женой-ведьмой. И тогда наступит мир к югу от Дуная и во всей империи.

— Вы заговорили о цесаревиче, — напомнил Афанасий, — я слышал, что он тоже хотел отправиться в этот поход.

— Хотел, — усмехнулся Константин, — мальчишка похож на меня в молодости, тоже бредит походами и славой. Но его мать настояла, что наследник престола должен оставаться в Городе, коль уж сам император отправился в поход во главе собственной тагмы и двух фемных армий. Ничего, на годы парня еще хватит войн и походов: арабы все еще мечтают вернуть Киликию, неспокойно сейчас и в Хазарии, да и в землях франков творится что-то непонятное. Но даст Бог — и Михаил еще увидит, как и Сицилия и Антиохия, а может и сам Иерусалим вернутся в империю.

— Так и будет, мой государь, — льстиво сказал Афанасий, но, когда виночерпий потянулся наполнить его кубок, протестующе помотал головой, — нет, с меня хватит, пожалуй.

— Да и с меня тоже, — сказал Константин, — негоже напиваться перед завтрашним походом. Что же, отправляйтесь спать, почтенные — и помните, что впереди у нас день, который потомки запомнят навсегда.

Войско постепенно отходило ко сну — лишь вдоль реки еще горели костры часовых, больше для порядку, чем действительно опасавшихся нападения. Никто не ждал тут больших аварских сил — как сообщали перебежчики с северного берега, да и собственная разведка, все мало-мальски крупные орды воевали с болгарами. Мелкие же отряды поостереглись бы напасть на столь многочисленную армию — почти пятнадцать тысяч воинов вывел Константин на берег Дуная.

Никто не ожидал, что опасность стоит ждать совсем с другой стороны.

К полуночи доселе чистое небо вдруг изменилось: неведомо откуда налетевшие тучи затянули лунный диск, наполнив мир непроглядной тьмой, рассекаемой лишь змеящимися стрелами молний. Раскаты грома, казалось, сотрясли мироздание до самых основ и проливной ливень хлынул на землю. Воздух наполнился криками и тревожным ржанием лошадей, которое, впрочем, почти не слышали за новыми раскатами грома и шумом дождя. Обе реки, разом переполнились сверх меры, поднялись и первые мутные волны, захлестывая палатки, туша костры и опрокидывая котлы с солдатской кашей.

-Басилевс!!! Где басилевс!? — изредка пробивались сквозь разверзшийся на небесах хаос встревоженные крики.

Однако Константин проснулся даже раньше, чем разразилось ненастье: посреди ночи он, доселе мирно спавший в шатре, вдруг ощутил невыносимую тяжесть в груди. Сквозь сон он хотел было отбросить тяжелое одеяло из овчины, но тут же понял, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Одновременно в его ноздри ударил невыносимый смрад, чьи душные клубы почти осязаемо давили на спящего человека. Басилевс открыл глаза и с ужасом увидел восседавшую прямо на нем невыразимо мерзкую тварь. Огромная, размером с собаку, черная жаба, с тонкими рогами над полыхавшими алым светом глазами, гнусно ухмылялась похожим на человеческим ртом прямо в лицо императору. Константин хотел закричать, но лишь сиплый хрип вырвался из враз пересохшей глотки. Чудовище издевательски скорчило морду, как будто передразнивая Константина, из его глотки вырвалось утробное кваканье — и в тот же миг, словно в ответ, послышался первый раскат грома.

Несколько скутатов, что, преодолев свою робость перед басилевсом, все же ворвались в шатер Константина, замерли, пораженные, при виде владыки, что хрипя корчился меж одеял, оседланный мерзкой тварью. Черная жаба повернулась, сверкнув демоническими глазищами, послышался очередной раскат грома, а вслед за ним — стремительно нарастающий гул, подобный топоту конского табуна. Те же, кто был снаружи, предостерегающе закричали, глядя как дрогнула вершина холма, под которой стоял шатер, но гром и дождь заглушили их крики. В следующий миг огромные пласты земли тронулись с места и рухнули, погребая под собой басилевса и всех, кто был с ним, сметая раздавленные, изуродованные тела в разбушевавшийся Дунай.

— Чего бы мне это не стоило, но сегодня, я, наконец, одолею тебя!

— Меньше разговоров, мой принц!

Лязг учебных мечей, тяжело дыхание и шарканье ног по камню оглашали илиак Большого дворца, где, возле большого фиала, выбрасывающего пенные струи, сошлись в бою двое молодых людей. За их сражением наблюдало с пару десятков придворных, стоявших у края двора — все в богатых нарядах из шелка и бархата, расшитых золотом и усыпанных драгоценными камнями. Среди этой роскоши нарядов «белой вороной» смотрелся широкоплечий мужчина, со светлыми волосами и густыми вислыми усами, одетый в черную рубаху с красной вышивкой и черные же штаны, заправленные в высокие сапоги. В темно-синих глазах читалась одобрительная насмешка, при виде одного из участников боя: совсем еще молодого парня с резкими, «орлиными» чертами лица и прямыми черными волосами. Он был одет в короткую темно-синюю тунику, красивые облегающие штаны с изысканным золотым узором и красные сапоги. В одной руке он держал меч-спату, со специально затупленным острием, а во второй — большой овальный щит. Голубые глаза горели яростным азартом — как одержимый юноша рубил и колол, постоянно атакуя своего противника — высокого молодого воина, с соломенного цвета волосами, одетого лишь в желтые шаровары, подпоясанные алым кушаком. Выше пояса он оставался совсем голым — под загорелой кожей перекатывались закаленные мышцы, пока воин умело и спокойно отражал нападки юнца, прикрываясь собственным щитом-скутатом, чуть ли не в два раза больше, чем у его противника. Босые ноги быстро и уверенно переступали по мраморной плитке, неизменно уводя старшего воина от сыплющихся на него ударов. Правая же рука, державшая меч, почти бездействовала — лишь несколько раз воитель пускал в ход клинок, предпочитая прикрываться щитом. Темно-синие глаза внимательно следили за каждым движением противника, отмечая каждую оплошку, каждый хриплый вздох, каждую струйку пота, стекавшую по лбу темноволосого юноши. Чуть заметная улыбка искривила губы старшего воина, когда он понял, что его противник начал выдыхаться.

— Хааа!!! — молодой человек едва успел отразить коварный удар, когда светловолосый воин вдруг перешел из обороны в наступление. Лязг стали стал вдвое громче и бой закипел с новой силой. Темноволосый юноша отбивался столь же хватко, как и наступал, но сказывались и недостаток опыта и подступающая усталость — попавшись на ложный выпад, молодой человек на миг раскрылся и тут же почувствовал холодную сталь на шее.