— Всем нам как христианам ненавистна сама мысль о пролитии крови, — вещал Анастасий и голос его разносился далеко над равниной, слышимый и за стенами города, — но Спаситель завещал нам прощать врагов своих, но не врагов веры. Сегодняшнее сражение есть брань духовная за спасение душ всех, кто может попасть под власть нечестивых и еретиков, оскорбляющих Непорочную Мать Господа нашего. Все кто падет сегодня на поле боя попадет прямо в рай, а наши враги отправятся в Ад на вечные муки. С нами Бог!
— С нами Бог! Господи помилуй! — раздались крики со всех сторон, сопровождаясь ревом труб и грохотом барабанов. В тот же миг послышались ответные воинственные кличи и рев рогов, после чего доселе безлюдная равнина вдруг покрылась, как ковром, людскими полчищами. Словно все каменные столбы и стоявшие тут и там курганы разом извергли бесчисленные, как библейская саранча, орды всадников под черными и зелеными стягами, расписанных затейливой вязью. «Утро псового лая» — передняя линия арабского построения, чудовище с многотысячной глоткой, выкрикивавшей «Аллах Акбар» и «Бисмилляхи-р-рахмани-р-рахим», неслось на ромейское войско. Не дойдя всего несколько десятков шагов, арабская легкая конница развернулась — и ясное доселе небо почернело от стрел и дротиков, обрушившихся на скутатов. Одновременно навстречу арабам взметнулась вторая туча стрел — стоявшие позади тяжелой пехоты лучники-токсоты и метатели дротиков — псиллы, давали в ответ залп за залпом. Воздух наполнился предсмертными воплями и диким ржанием лошадей, что падали, смертельно раненные, в предсмертной агонии сбрасывая своих всадников и топча их копытами. Но и арабы брали за своих немалую цену — несмотря на защиту щитов множество ромейских воинов пали, пронзенные стрелами и дротиками, орошая кровью землю Кападокии. На их место вставали новые скутаты, все теснее смыкая ряды и поднимая щиты, в то время как за их спинами лучники, вновь и вновь посылали смертоносный дождь на сарацинское войско.
Внезапно легкая конница отхлынула в разные стороны, уступая место пехоте — размахивая мечами и подбадривая себя воинственными криками, арабы в остроконечных щлемах и белоснежных бурнусах, скрывавших кольчугу, устремились прямо на ромейские копья. Ромейский строй дрогнул, но не сломался — с треском ломались копья о щиты и громче всех колоколов слышался лязг скрещиваемых мечей.
— С нами Бог! — гремело над полем битвы и эхом ему откликался многоголосый крик — «Ашхаду алля иляха Мухаммадан расулюллах». Впрочем, во вражеском войске были и те кто славил Христа — не только магометане вышли сегодня против кесаря Михаила. Жители восточных фем — Армениака и прочих, — с не меньшим ожесточением сражались под стягами с монограммой Спасителя. Это единственное, что отличало их от союзников-сарацин — армянское население приграничных районов, переходящих из рук в руки между Империей и Халифатом, пусть и частично, но все же пропитывалось религиозными воззрениями арабов. Фанатики-антимарианиты, не признававшие креста, мощей и икон, отвергавшие святость Девы Марии, — за что и получили свое прозвание, — они, хоть и не стали мусульманами, но, безусловно считая себя христианами, уже немало отдалились от учения господствующих церквей. Призывая на помощь Христа, они рубились с не меньшим ожесточением, чем сарацины, причем многие имели вооружение и доспех скутатов, что вносило дополнительную путаницу меж сражавшихся. Немало воинов басилевса полегло, не отличив вовремя своих от чужих, также как и многие антимарианиты пали от рук сарацин, в пылу боя, не разделявших христиан.
На небольшом кургане, стоявшем чуть в стороне от поля боя, за сражением следили вожди союзных армий — арабский полководец Халид ибн-Язид аш-Шабани, в белоснежном бурнусе, скрывавшем персидскую кольчугу. Рядом с ним стоял Исаак Камсаракан, именующий себя Багрянородным, в знак чего он носил пурпурный плащ, поверх золоченного клибаниона.
— Я не вижу Михаила, — сказал Исаак, прикрывая глаза от солнца и напряженно вглядываясь в бурлившее перед ним людское море, — его штандарты стоят тут и там, но где же он сам? Неужели струсил выйти на поле боя?
— Мальчишка, — пренебрежительно усмехнулся Халид, — это ведь первая битва в его жизни. Может и оказалась у парня кишка тонка выйти на бой — не удивлюсь, если он прячется сейчас за стенами города.
— Узурпатор Константин себя так не вел, — покачал головой Исаак, — хотя...сын не всегда похож на отца. Может и вправду струсил, а может бьется среди своих, как простой воин.
— Тогда он не трус, а дурак, — хохотнул Халид, — хотя — кто из нас не творил глупостей в молодости. Сейчас же для нас главное — так и не дать ему повзрослеть.
— Согласен, — кивнул Исаак, — этот бой как-то слишком затянулся. Пора бы уже и начинать общее наступление.
— Согласен, — Халид кивнул одному из стоявших рядом воинов и тот, поднеся к губам окованный серебром рог, украшенный арабскими письменами, протрубил сигнал к атаке. Вой рогов подхватили справа и слева, тогда как Исаак, пришпорив коня, устремился к подножию кургана, где стоял его собственный отряд катафрактариев. В следующий миг, громыхающая железом тяжелая конница, устремилась в гущу сражения. Арабская пехота расступилась и в образовавшийся проход, давя тех, кто оказался недостаточно расторопным, устремились тяжелые всадники. Бронированный клин ворвался в построение скутатов, сходу проломив стену щитов и проникая все глубже, пока всадники кололи и рубили ромейскую пехоту. Казалось, ничто не способно остановить этого натиска, который, к тому же сопровождался новым наступлением арабской пехоты — но уже слышался топот копыт и с правого фланга уже мчался другой конный клин — это катафрактарии армии Михаила торопились вступить в бой с еретиками.
Халид, встав во главе собственной конницы, вскинул над головой меч с золоченой рукоятью и молитвами к Аллаху, отчеканенными на дамасской стали лезвия.
— Во имя Господа Миров, Всемогущего, Всемилостивого, — воскликнул он, — и да будет день этот вписан в череду славных побед на небесных скрижалях Аллаха. Вот перед нами гора, где сокрылся от мира Мухаммед ибн ал-Ханафия сын Али ибн Абу Талиба, внук самого Пророка. Освободим же священную гору от неверных, что оскверняют ее склоны своим ширком и тогда Скрытый Имам вернется к правоверным и священный Коран станет единственным законом этого мира. Аллаху Акбар!
— Иншалла!!! Аллаху Акбар!!! — послышались ликующие крики и лавина арабских полчищ устремилась на ромеев. Сам Халид возглавил этот натиск и его присутствие, наряду с уверенностью в своем посмертном попадании в рай, поднимало боевой дух арабов на высочайший уровень. С криками, визгом, призывами к Аллаху, арабская тяжелая конница обрушилось на ромеев, разом смяв и опрокинув правый фланг катафрактариев, что сошлись в жестокой схватке с воинством Исаака. Левый же фланг, еще не вступавший в битву, после первых же боев и вовсе обратился в бегство — и арабы, не в силах удержаться, кинулись в погоню за удиравшими ромеями.
— Аллах с нами, правоверные!- воскликнул Халид, — уже скоро мы войдем в великий Рум.
Охваченные священным экстазом он бросил взгляд на вершину горы — и замер пораженный. Возле покрытого вечными снегами пика клубились облака — и они складывались в подобие исполинской фигуры, смутно напоминающей женщину в длинных ниспадающих одеяниях и державшую кого-то на руках. Отдаленным раскатом прогремел гром и яркая молния блеснула, озарив и гору и поле сражения.
