Отец расстроенно отвернулся, ссутулился, достав платок, стал сморкаться. Оксане его не было жаль, и она в сердцах закричала:

– Она своих детей родит, а наши пропадут. И я с ней жить не буду, убегу! Вот увидишь.

– Дочка, перестань, – отец испуганно обернулся. – Подожди чуть-чуть. Я с ней поговорю. И день рождения твой мы отметим. Обещаю.

– Не хочу я ничего теперь! Как ты мог эту дуру в наш дом привести?

– Ты еще маленькая, потом поймешь, – вздохнул отец. – Мужику без хозяйки в доме никак нельзя: убрать, приготовить, постирать, приголубить. Как без бабы в хозяйстве? Да еще с детьми на руках. Не каждая и согласилась бы, а Тоня вот пошла за меня. Ценить надо, а ты ругаешься.

– Ты с мамой совсем другой был, – покачала головой Оксана, – а теперь изменился. Ты чужой, равнодушный, безразличный! Словно глухой или немой. Все молчишь, в окно смотришь. Что ты там высматриваешь?

Отец промолчал, но слово свое сдержал, поговорил с женой. Та, вместо ответа, хлопнула дверью и уехала к подруге на целые сутки.

В тот день все было как раньше. Как при маме. Оксана с отцом готовили обед, мальчишки крутились возле них: то помогали, то мешали, но всех их захлестывала радость от единения и чувства родства, вспыхнувшего вдруг с новой силой.

Но после этого праздника дело совсем пошло из рук вон плохо: Тонька злости своей не скрывала, но отыгрывалась теперь не на детях, а на безропотном муже. Швыряла ему вещи в лицо, спать ушла на веранду, обед подавала с таким лицом, словно одолжение делала. Оксанка еще могла терпеть, когда она их шпыняла, но, когда молодуха взялась за отца, смирение девочки закончилось.

Однажды утром, когда Тонька облила мужа горячим супом, Оксана вскочила со стула, схватила молодуху за волосы и потащила к дверям.

– Убирайся вон из нашего дома!

Тонька, не ожидая такой прыти от падчерицы, онемела от неожиданности.

– Ну-ка, хватит, – отец укоризненно глянул на Оксанку. – Напрасно ты, дочка, обижаешь Антонину. Не специально она меня обожгла, нечаянно это вышло, с каждым может случиться. Негоже так себя вести. Извинись.

– Что с тобой, папа? – оторопевшая девочка обернулась к отцу. – Разве не видишь, что она смеется над нами?

– Извинись, Оксана, – отвел глаза отец.

Оксана, не веря своим ушам, полыхнула, залилась румянцем, кинулась в комнату, покидала в сумку какие-то свои вещички и, рыдая от беспомощности, несправедливости и ненависти ко всем сразу, бросилась вон из дома.

Так закончилось ее житье-бытье в отчем доме.

Оксане тогда исполнилось без трех месяцев семнадцать. Вылетев из дома, она в горячке заметалась по улице, а потом, чуть выдохнув, повернула в сторону школы. Там, рядом с родной школой, жила ее крестная, добрая и тихая женщина, Ольга Сергеевна.

Тетя Оля. Спокойная, ласковая и чуткая крестная работала нянечкой в детском саду, получала мало, но все, что зарабатывала, отдавала дочери, у которой лет пять назад родился сын инвалид. Тетя Оля Оксанку любила, переживала за нее, но помочь ничем не могла, на свое горе сил едва хватало. Однако время от времени Оксана прибегала к ней, падала крестной на грудь и, рыдая, жаловалась на мачеху, на жизнь и на судьбу-злодейку.

В этот раз крестная, увидев взлохмаченную, красную, зареванную девушку, сразу поняла, что дело плохо. Обняла, приголубила, накормила, ни о чем не расспрашивала. Дожидалась момента, когда девушка сама захочет поделиться с ней своей печалью. А Оксана никак не могла решиться, потому что слезы и крик стояли комом в горле, она боялась, начав говорить, не справиться с эмоциями, разрыдаться и вскипеть.

К вечеру, когда тишина поплыла по дому, Оксана подошла к крестной, сидящей со спицами на диване.

– Что делаешь, теть Оль?

– Да вот, внучку жилет из овечьей шерсти вяжу. Купила нитки на рынке в то воскресенье, хорошие, чистые, мягкие. Видишь, как получается.

– Красиво, – улыбнулась Оксана. – Какая ж ты мастерица, теть Оль!

– Да что ты, деточка! Так, как я, любая женщина вяжет. Да и ничего тут сложного нету. Вот ты будешь ждать ребенка, я и тебя научу, хочешь?

– Ой, теть Оли, а где ж твои домашние? – спохватилась Оксана. – Я в горячке даже и не заметила, что их нет.

– Дочка повезла малыша в город на очередное обследование, – вздохнула крестная. – Так что у нас с тобой сегодня есть тихий вечерок.

– Я, теть Оль, домой больше не вернусь, – Оксана прислонила голову к ее плечу.

– Как же так, Оксана?

– Вот так… Нет больше сил моих! Я ее ненавижу!

– Ой, деточка, что же делать? Дом у нас крошечный, ребенок больной, но, если жить тебе негде, оставайся. В тесноте да не в обиде. Хочешь?

– Нет, – Оксана обрубила все свои сомнения. – Уеду, чтобы не видеть ее больше. Совсем уеду.

– Куда? – испуганно вздрогнула крестная.

– Куда глаза глядят!

– Ну уж нет, – тетя Оля отстранилась, встала, убрала вязание и, подумав, постучала пальцев по лбу. – Надо хорошо подумать сначала, чтобы на такой поступок решиться. Ты подумала? Нужны деньги, вещи, жилье. Ты ж не будешь слоняться по вокзалам и улицам? В полицию сразу заберут.

– Помоги мне, крестная, подскажи, – Оксана закрыла лицо руками.

– Не дело ты затеяла, милая, – покачала головой крестная, – твоя мать бы не похвалила нас за эту затею.

– Но и здесь я с ума сойду. И отца жалко, вижу, что он любит эту тварь, и братьев жалко, и себя. Сердце рвется на части, понимаешь? Помоги!

– Ну, что ж… Завтра на работе поговорю, поспрашиваю, – крестная вздохнула, – а ты, смотри, никуда без спроса не отлучайся. Ложись спать. Утро вечера мудрее. Поживем увидим.

За окном тогда бродила осень. Она то плакала навзрыд, оставляя на дорожках сада прозрачные лужи, то хохотала, купаясь в солнечных лучах. То злилась, рвала ставни окон порывами сердитого ветра, то умиротворенно гляделась в зеркала рек и озер, любуясь своим разноцветьем.

За окном бродила невероятная осень. Проказница, чудачка, шкодница и кокетка. Подсматривала в окна, подслушивала у дверей, подзадоривала ветер и тормошила перелетных птиц. Чувствовала, что время ее истекает, стонала в ожидании неминуемых холодов. Хмурилась, сумасбродка, злилась, гневно срывая с деревьев последние листья, и медленно заполняла низины и овраги густыми тяжелыми туманами.

За окном бродила осень.

Оксана на секунду замерла, прервав свой невеселый рассказ. Застыла, прислушиваясь к себе.

– Ты чего? – Дарья напряглась.

– Шевелится, – девушка впервые за вечер улыбнулась бледными губами. – Двигается.

Зоя с Дашей переглянулись. Зоя ласково погладила девушку по плечу.

– Это хорошо, что шевелится. Значит, развивается нормально. Анализы-то в порядке? Ты на учет вовремя встала?

– Не вставала я ни на какой учет, – опустила голову Оксана.

– Как? – оторопела Даша. – Ты действительно сумасшедшая? Семь месяцев почти, и ты ни разу не сдала анализы? Боже!

– Что ж ты делаешь, глупая? – Зоя испуганно прикрыла рот ладошкой. – Как рожать собираешься? А вдруг патология?

– Мне все равно, – Оксана насупилась, отвернулась. – Я забирать ребенка не собираюсь. Рожу, оставлю его и вернусь домой.

– Как оставишь? – не поняла Дарья. – Откажешься что ли?

– Да. – девушка нервно затеребила косу. – Мне с ним никак нельзя. Никак! Отец умрет от горя, позор это…

– Да какой позор? В двадцать первом веке живем, – Зоя непонимающе усмехнулась. – Что такого? Встретила мужчину, родила ребенка. Это жизнь!

– Нет. Это у вас тут, может быть, и жизнь, а у нас – позор. Вслух никто ничего не скажет, но начнут перешептываться, за спиной пальцем показывать. Поселок маленький, все друг друга знают. Нельзя!

Подруги опять переглянулись и Зоя, всегда сдержанная и корректная, возмутилась:

– Дурдом какой-то!

– Рассказывай дальше, – Даша встала, налила себе уже остывшего чаю. – Чего воду в ступе толочь, бесполезная трата времени.