— Ты обещал мне интервью, — в самое ухо жарко прошептала она. — И не смей соглашаться, когда тебя осадят мои коллеги. Вон они уже точат ножи по твою душу! Я первая на тебя глаз положила, помни это!

Сунула мне в карман визитку с контактами, чмокнула в щеку — в опасной близости от губ, оставив след от алой помады, и пошла к трассе, виляя бедрами. Прямо к шикарному черному электрокару, возле которого ее поджидал загорелый блондин в кислотного цвета футболочке и таких же шортах. Он тоже был кудрявый, как гребаный серфер из американских фильмов.

— Однако! — проговорил я, задумчиво вертя в руках картонку с адресом электронного ящика.

Но раздумье было недолгим: ко мне мчались журналисты.

— Господа и дамы акулы пера, пираньи микрофона и мурены видеокамер! Сегодня я не в настроении, и потому — первому, кто задаст мне вопрос, я откушу хлебало, — громко и четко произнес я. А потом добавил: — Остальные имеют шанс на эксклюзив.

— В последнее время я думаю: на кой хрен тут стоит стена, если Орда ждет Инцидента, как манны небесной, и готовится к нему, как к празднику? До нас всё равно ни одна псина не добегает! — мой любимый охранник по имени Алёша стоял и курил у ворот на КПП. — А потом кто-то из ваших бесенят насирает на камеру или швыряет тухлые овощи в амбразуру ДОТа, или пробует перелезть через отвесной трехметровый бетонный забор с колючей проволокой сверху, и я думаю уже о том, что по проволоке следовало бы пустить электрический ток. А амбразуру закрыть каким-нибудь бронестеклом.

— Что, и тебя допекли? — участливо поинтересовался я.

— Мне кажется, что я не в полиции служу, а в психдоме, — пожаловался он. — Бабай, это ведь ты виноват. Ты по своему собственному желанию, в трезвом уме и твердой памяти пригласил сюда этих… Этих…

— Черных уруков? — поднял бровь я. — Так тут уж выбирай, Алёшенька — или дудочка, или кувшинчик. Или Инциденты как раньше, по самые гланды, когда твари до «Семирамиды» докатывались, а дожди из кислоты пополам с кровищей даже на Академгородке шли, или — мы, грешные.

— Честно говоря, я даже не знаю, что лучше, — он докурил, бросил бычок под ноги в кучу таких же бело-оранжевых остатков самоуничтожения и пошел в дежурку.

— Говнюк ты, а не Алёшенька, — громко сказал я. — Это черная неблагодарность, я считаю. Мы делаем твою работу, а что детки корнеплодами швыряются — так это всё пустяки, дело житейское. К народу надо помягше, а на вопросы смотреть — ширше!

— Куда уж ширше! — вякнул из дежурки Алексей. — В Европах, говорят, закон есть — если уруки больше трех собираются вместе, в них разрешено стрелять всем и каждому! А наш Государь вас, иродов, почему-то возлюбил и привечает!

Я уже не стал рассказывать прописные истины про дискриминацию урук-хая, толку от этого ведь — ноль! Но ляпнуть в ответ что-то было нужно:

— Поэтому уруки в Европе, если и собираются больше трех, то только для того, чтобы что-нибудь сжечь, кого-нибудь оттрахать и выпотрошить. Ты давай ко мне на кофе заглядывай, я тебя к маяку свожу, посмотришь, что там творится, сразу твоя система ценностей с ног на голову перевернется…

— Нет уж, — Алеша нажатием кнопки заставил створки ворот раскрыться. — Мое место тут. Мое дело — пропускной режим блюсти. Вот я и блюду!

— Блюди! — махнул ему рукой я и шагнул в Сан-Себастьянскую Хтонь, на родной Маяк, по родному Проспекту.

Здесь всё было так, как надо. Ну да, разбитые окна зашиты листами облупленного металлопрофиля и горбылём с намалеванными поверх граффити. Да, у части зданий не хватает крыш и пары этажей, и там, сверху, растет жизнелюбивая южная зелень и расцветают цветы. Конечно, вместо социальной рекламы о вреде курения и алкоголя у нас выплясывают голографические эльдарки в бикини, а все стены обклеены афишами Надымского чемпионата по кулачным боям и обрисованными плакатами Миха Стасяйлова, Киркора Филиппова и Тиля Бернеса. И да, на Проспекте полно типов со свирепыми рожами, с ног до головы обвешанных оружием, но…

Но мусора теперь почти и нет, ямы на Проспекте — заделаны, у свирепого народа в глазах — решимость и веселая злоба, а не безнадега и фатализм, которые я видел тут еще год назад! Дымят трубы предприятий, грохочут и гудят инструменты на бесконечных стройках, звенят клинки и бахают винтовки на тренировочных площадках… Вьются над башкой дроны, лучи солнца с трудом пробиваются сквозь хтоническую хмарь. Пахнет порохом, кровью, специями, жареным мясом, кофе и каленым железом, конечно… И реют над жилыми домами, заведениями и блокпостами черные знамена с белой дланью! Вот я и дома!

— Хуеморген!!! — орут гномы из подвальчика.

У них там мастерская по заточке и шлифовке клинков всех форм и размеров.

— Гар-р-рн! Бабай-ять идет-нах! — машут мастерками и шпателями снага со строительных лесов. Ими руководит Тройка, один из моих первых зеленых адептов. — Лок-тар огар!

— Бабай, у тебя спина белая! — тычут пальцами гребаные папуасы непонятного пола и возраста, клыкастые и патлатые, и корчат рожи с крыш, где играют в бесконечного кича и откуда швыряются в прохожих теми самыми овощами, а еще — дохлыми птицами, мелкими тварями и кирпичами. Милые детишки предпубертатного возраста!

Хрена с два, не куплюсь на их дебильные подколки. Но в витрину галантерейного магазина Мефодия, которому помог когда-то расторговаться мылом, на всякий случай посмотрел — мало ли, мелкие гады успели намазать мне куртку? Не, не успели.

В общем, хорошо тут было. Лучше, чем за стеной! И придумал это всё я! Придумал — и сотворил. Ну, или заставил других сотворить, всякое бывало. Главное — вот оно, мое детище. Вот она — Орда, из одной забегаловки с кофе и фастфудом выросшая в Идею, которая получила свое материальное воплощение в десятках градов и весей Государства Российского! Кто у нас тут великий и ужасный, а? Я — великий и ужасный!

— И Ельцин такой молодой

И юный! Октябрь впереди… - от избытка переполнявших меня радостных чувств громко и пафосно пропел я, а потом остановился и матерно выругался.

Какой, в жопу, Ельцин?