— Итак, об истинных причинах нашего противостояния с иезуитами, точнее, об основной их части, Кирилл вас ознакомил, равно как и о собственных претензиях к этой братии, — проговорил окольничий. — А вот то, о чём он сказать не мог… В ходе следствия, проводившегося с целью выяснения причины совершения попытки похищения русских одарённых девушек, организованной выродками Лойолы, нами был обнаружен их научно-исследовательский центр, расположенный в бывшей обители иоаннитов в Лагуве Любукского воеводства Речи Посполитой. Анализ информации, собранной в этом заведении после его штурма, ещё идёт, но уже сейчас мы со стопроцентной уверенностью можем утверждать, что там велись опыты над одарёнными… женщинами, девушками и девочками-подростками. И опыты эти весьма и весьма далеки от гуманных.
— Насколько далеки? — внезапно охрипшим голосом спросил фон Штауфенберг, вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники кресла так, что старое дерево пошло трещинами.
— Если вам что-то говорят слова «Проект 'Новая Валгалла»… — чуть помедлив, произнёс Бестужев, и его собеседник шумно выдохнул.
— Говорят, — резко кивнул немец.
— Здесь мы увидели прямое развитие тех опытов, — глухо заметил боярин. — Правда, цель была поставлена несколько иная, это мы тоже можем утверждать наверняка.
— Доказательства? — если бы голосом можно было заморозить, весь замок Штауфенберг уже стал бы дворцом Снежной Королевы.
— Показания спасённых из лабораторий… подопытных, записи фиксаторов штурмовиков, бравших замок, и содержимое инфоров из тех же лабораторий, — отозвался Бестужев.
— … …… — немецкий язык не так мелодичен, как итальянский, но для выражения экспрессии подходит не хуже. И имперский князь это продемонстрировал, выдав длинную и крайне злую матерную тираду, самыми приличными словами в которой были «шайзе», «думкопф»… и предлоги. Наконец он умолк, откинулся на высокую спинку кресла и, отряхнув с ладоней щепки только что перемолотых в труху подлокотников, мрачно уставился на экран. — Добивайте уже.
— Поверьте, барон, у меня не было цели разбередить своим рассказом старые раны. Прошлое вашей страны осталось в прошлом вместе с Веймарским периодом. Но мы прекрасно помним, кто штурмовал антарктическую базу зверей из «Туле» вместе с нашей гвардией и кто возглавил круг ярых, утопивший ту базу в магме, — окольничий склонил голову, но почти тут же вновь поднял взгляд на собеседника. — У нас нет претензий к Германскому Рейху и к вам лично. Всё, что я сказал о лабораториях в Лагуве и исследованиях, которые там велись, увы, лишь констатация фактов. Их сотрудники действительно работали над проектами, прямо произраставшими из пресловутой «Новой Валгаллы».
— Я понял… — мотнул головой по-прежнему мрачный фон Штауфенберг. — Но вы сказали, что цель исследований была другой. Это как?
— Специалисты лагувского центра не искали способов привития или лишения дара, но, используя наработки… времён Веймарского периода, — чуть запнувшись на этом определении, проговорил Бестужев, — они пытались изменить склонность одарённых к манипулированию чистым Эфиром…
— Не понял, — удивился немецкий гранд. — На что вообще тут можно повлиять?! И как?! Это же основа, базис! Можно развить склонность к той или иной стихии, и даже закрепить её в поколениях… но что можно сделать с чистым Эфиром?
— Например, намертво завязать манипуляции с ним на нестихийный эгрегор, — тихо заметил окольничий, и его собеседник замер соляным изваянием, уставившись куда-то в пустоту.
— Не стихийный… — разлепив наконец губы, пробормотал он, и после небольшой паузы добавил: — Природа? Какой святошам от неё толк? Хм… стоп, святоши, иезуиты… эгрегор…
Фон Штауфенберг вздрогнул и вновь глянул на экран. Бестужев же, поймав его неверящий взгляд, коротко кивнул.
— Вы верно поняли, экселенц, — произнёс боярин. — Иезуиты пытаются создать одарённых, завязанных на эгрегор веры.
— Говорите проще, Валентайн! Они пытаются создать фальшивых святых, — выплюнул фон Штауфенберг на русском и, взмыв из тут же рассыпавшегося на мелкие обломки кресла, принялся мерить кабинет шагами. — Но почему они похищают именно девушек?
— Потому что влиять на ребёнка проще, чем на взрослого, а на не рождённый плод ещё легче, чем на дитя, — отозвался Бестужев. — И вы не совсем правы, Виктор. Помимо будущих святых, им нужны ещё и те, кто будут воевать во имя веры, не получая отката от эгрегора за нарушение одного из самых развитых его аспектов — милосердия. Паладины.
Если Виктор Иммануил Шенк фон Штауфенберг, гранд и экселенц, имперский князь и барон, советник рейхсканцлера и его конфидент, плававший в мутных, напоминающих содержимое выгребной ямы, политических водах Европы с того дня, как отец отдал его заложником русскому государю по результатам окончания кровопролитной войны между их странами, ещё минуту назад считал, что уже видел самое дно этого мира и хорошо понял всю его грязь и паскудство, то сейчас… что называется, «снизу постучали». И немец не был уверен, что готов открыть этому самому «стучащемуся». Совсем не был уверен. С другой стороны… а куда деваться?! Надо полагать, что сидящий по ту сторону экрана русский боярин и его сюзерен тоже были не рады полученной информации. Как и следователи, что занимаются её систематизацией, как и молодой гранд, явно изрядно поучаствовавший в её добыче. Их просто никто не спрашивает!
Дерьмо случается, как сказал какой-то доморощенный философ из-за моря. Но почему в нём должен купаться только один немецкий вельможа?
— Я обязан доложить об этом Его Величеству, — решительно проговорил имперский князь, на что боярин кивнул.
— Мы не имеем возражений на этот счёт… при одном условии, — отозвался Бестужев.
— Слушаю вас, — в свою очередь смягчил позицию фон Штауфенберг.
— Источником этой информации вы назовёте Кирилла, — после недолгой паузы тяжело обронил Бестужев.
— М-м… вы так мечтаете увидеть вашу дочь вдовой? — не сдержал язвительности изрядно раздраконенный всеми сегодняшними новостями немец. И напоролся на ледяной взгляд окольничего Посольского приказа.
— Я знаю, что с Кириллом моя дочь будет счастлива до самой смерти в глубокой старости. Если же случится иначе, то этот мир утонет в крови, — проговорил боярин и, неожиданно устало вздохнув, потёр руками лицо. А когда немец и русский вновь встретились взглядами, в глазах последнего можно было увидеть лишь тень опаски. — И мне, и государю это пообещал дедушка моего зятя. А его слову можно верить. Кстати, он просил вам передать, что участвует в этом деле.
— А кто у нас дедушка? — поинтересовался фон Штауфенберг.
— Кем может быть дед человека, носящего фамилию Скуратов? — развёл руками Бестужев.
— Чернотоп? — изумился немец. — Но он же… мёртв!
— Ага, аж два раза, — по-русски отозвался его собеседник, но тут же спохватился: — Надеюсь, напоминать о том, что информация о его пребывании в стане живых не должна стать общеизвестной, мне не стоит?
— Будьте уверены, ни мой сюзерен, ни кто-либо ещё этой информации не получит. Даю вам в этом своё слово… Может быть, господин Скуратов-Бельский вам не сказал, но, в нашем сообществе распространяться о подобных вещах не принято. Если гранд желает уйти в тень, мешать ему в этом коллеги не станут, — индифферентно пожал плечами фон Штауфенберг. — В конце концов, все мы рано или поздно приходим к такому желанию. Просто, не все до него доживают.
— Хм, действительно, старик предупреждал, что вы согласитесь с этой просьбой, но не объяснил причин своей убеждённости… я даже было подумал, что вы ему чем-то обязаны, — пробормотал Бестужев, но тут же встрепенулся: — А что, действительно гранды не тревожат ушедших на покой и не передают информацию о них третьим лицам?
— Не тревожат… это сильно сказано. Если уходящий в тень не против общения с некоторыми коллегами, то им ничто не мешает с ним связаться… в личном порядке, так сказать. Что же до «передачи информации третьим лицам»… Она возможна только в том случае, если вроде бы ушедший гранд продолжает активно вмешиваться в дела коллег или явно участвовать в жизни общества в целом. Но в этом случае и говорить о каком-либо уходе в тень не приходится, согласитесь? — сухо проговорил фон Штауфенберг. — А вообще, молчание о пожелавшем покинуть общество гранде — это своего рода правило хорошего тона для его коллег. Ну и, согласитесь, не выполнить столь легко исполняемое желание, когда оно исходит от человека, способного обратить в пепел небольшой город… как минимум, неразумно.
