По-летнему щедрый, тёплый дождь барабанил по жестяной крыше старого кирпичного флигеля и пристроенной к нему широкой деревянной веранды. Шумел, заливая поросшие бурьяном развалины когда-то богатой усадьбы, трепал листву старых раскидистых яблонь в одичавшем без людского внимания саду, и заставлял клокотать ещё недавно тихий ленивый ручей, бравший начало в ныне бурлящем и пенящемся от ударов тяжёлых капель, поросшем ряской и рогозом неухоженном озерце, плещущемся в каких-то десяти шагах от веранды, на которой с удобством и даже некоторым шиком, совершенно не соответствующим окружающей обстановке, устроился молодой человек, с удовольствием прислушивавшийся к музыке разгулявшейся вокруг непогоды, сопровождаемой басовитыми раскатами грома и яркими вспышками молний и зарниц, полосовавшими низкое набухшее чёрно-серыми тучами небо.

И плевать ему было на то, как вид старой, потрёпанной годами веранды, пристроенной к поросшему мхом краснокирпичному флигелю, уставившемуся на мир бельмами серых от грязи окон в облупившихся, рассохшихся от времени деревянных рамах, сочетается с антикварным, сияющим лакировкой, резным креслом, в котором расположился юноша, и со стоящим рядом с ним, не менее помпезным с виду, кофейным столиком, красующимся мраморной столешницей, на которой разместилась изящная чайная пара из тончайшего костяного фарфора в окружении серебряной сервировки.

Да и сам молодой человек, с таким комфортом устроившийся посреди разрушенной усадьбы, выглядел здесь несколько… чуждо. Антрацитово-чёрный, идеально сидящий костюм-тройка с серебряной цепочкой карманных часов, чёрная же сорочка с небрежно повязанным шейным платком, поверх которого сверкает в отблесках зарниц не менее чёрный камень медальона в серебряной оправе, неброские запонки с неразличимыми гербами на них, сияющие зеркальным лаком туфли и трость с лаконичной серебряной рукоятью, на которую молодой человек опирался свободной от сигареты рукой. Совершенно неподходящий для окружающей обстановки вид. А если учесть ещё и абсолютно непрозрачные, круглые чёрные очки на его носу, маленькие стёкла которых ловили отблески молний не хуже камня в медальоне… Странный вид. Очень странный.

Но, самому юноше и на это было плевать. Его внимание, кажется, было всецело отдано тому разгулу стихии, что творился вокруг. Молодой человек даже позабыл о плещущемся в чашке горячем чае и дымящейся в руке сигарете, роняющей на рассохшиеся доски пола хлопья пепла, настолько он был увлечён происходящим.

Впрочем, стоило заскрипеть отворяющейся входной двери флигеля, как он тут же повернул голову на звук, хотя расслышать его за очередным раскатом грома вроде было практически невозможно.

— Ты уверен в своём решении, Кир? — ступившая на веранду, высокая русоволосая девушка, наряженная в явно привычный для неё камуфляж, смотрелась среди развалин усадьбы куда более уместно, нежели сидевший в кресле юноша. Хотя, кожаная сбруя с двумя хищного вида ножами в её руках всё же смотрелась несколько… экстравагантно.

— Более чем, Оленька, — растянул губы в лёгкой улыбке молодой человек, даже не попытавшийся встать в присутствии дамы. Но та не соизволила обратить на подобное «невежество» никакого внимания. Вместо этого она подошла к юноше и, без всяких сомнений устроившись у него на коленях, закинула принесённую ею сбрую с массивными ножами-кхукри на спинку кресла. Потянув носом воздух, девушка чуть скривилась от запаха дыма, отобрала у молодого человека успевшую сгореть до самого фильтра сигарету и утопила её в серебряной пепельнице, стоявшей на столике рядом с кофейником.

— А у меня вот никакой уверенности нет, — проговорила она, проведя пальцем по чисто выбритой щеке собеседника. — И предчувствия какие-то…

— Плохие? — приподняв одну бровь, осведомился тот. На что Ольга неопределённо пожала плечами и, словно прислушавшись к чему-то в себе, вздохнула.

— Нет… просто… странные, — наконец проговорила девушка и завозилась, пытаясь устроиться поудобнее в объятиях Кира.

— Понимаю, — покивал он и, нежно погладив Ольгу по плечу, прижал её к себе поплотнее. — Это нормально, солнце. В нашей ситуации по-другому быть и не может. Впереди явная развилка, и путей она имеет явно больше двух, да и там, на этих самых путях, всё совсем неочевидно.

— Но мне тревожно, Кирилл, — нахмурилась девушка.

— Перемены всегда тревожны, — в свою очередь пожал плечами её собеседник и, зарывшись носом в густую гриву русых волос Ольги, пробурчал: — а уж когда они так неопределённы, то и вовсе… Чаю хочешь?

От такой неожиданной смены темы девушка даже вздрогнула. Выпуталась из объятий Кирилла и, повернувшись к нему лицом, уставилась в скрытые чёрными стёклами глаза. Естественно, ничего не высмотрела и решительно сняла их с лица молодого человека.

— Броненосец. Натуральный, — вздохнула она, глядя в ничего не выражающие серые бельма, открывшиеся её взору.

— Потёмкин, — насмешливо фыркнул в ответ Кирилл, а на лице его появилась искренняя улыбка. И, кажется, даже в глазах мелькнули искры веселья. Но это неточно. Ведь серые и мутные, почти неразличимые зрачки так и продолжали смотреть куда-то вдаль, словно бы сквозь сидящую на его коленях девушку.

— Почему «Потёмкин»? — не поняла Ольга.

— Потому что Эйзенштейн, — ещё более «понятно» ответил Кирилл, аккуратно изымая из рук девушки свои очки.

— Не морочь мне голову! — возмутилась та, но тут же была вынуждена замолчать. Всё-таки, возмущаться и целоваться одновременно несколько неудобно… А когда поцелуй завершился, Ольга уже и буянить раздумала. Только поёрзала немного и проворчала с деланным недовольством: — у всех мужья, как мужья, а у меня террорист… сексуальный. Ведь только полчаса как из постели выбрались!

— Это жалоба? — изобразил удивление Кирилл, водружая на нос очки, вновь скрывая за чёрными стёклами в серебряной оправе серые бельма глаз.

— Это требование! — отозвалась Ольга, вскочила на ноги и, вцепившись в лацканы пиджака своего франтоватого супруга, решительно потянула его на себя. А когда Кирилл встал с кресла, девушка неожиданно замерла, прижавшись к нему всем телом. — У нас же ещё есть время?

— До самой смерти Вселенной, — так же тихо отозвался он и, подхватив жену на руки, скрылся в темноте дверного проёма. И плевать им обоим было и на грозу, и на остывающий чай… и на тревожное пение Эфира в окрестностях разрушенной усадьбы.

Лишь поздним вечером, когда закончился дождь и изрядно поредевшие тучи откочевали куда-то к Звенигороду, а на небе высыпали мириады звёзд, Кирилл вновь оказался на веранде и, одним волевым усилием заставив разогреться давно остывший серебряный чайник, устроился всё в том же помпезном кресле, словно утащенном из какого-то дворца или музея. Прожурчал наливаемый в чашку чай, вспыхнула зажатая в зубах сигарета, на миг осветив красноватыми бликами лицо замершего в неподвижности молодого человека, и вверх устремились тонкие завитки табачного дыма.

Может быть, спрятанные за стёклами очков, глаза Кирилла не видели света звёзд и лунной дорожки, бегущей по глади заросшего пруда, сияющих сполохов в каплях воды на листве старых яблонь и пляски необычайно крупных светлячков на поляне перед обрушившейся парадной лестницей усадьбы, зато он осязал пружинящее дерево скрипучего пола веранды под ногами и холод серебряного набалдашника трости в ладони, ощущал дуновение прохладного ветра, напоенного ароматами влажных после дождя трав и свежестью недавно отгрохотавшей грозы, слышал плеск рыбы в озере и пение птиц. Стрёкот сверчков… и тишину опустевшего флигеля за его спиной. Слышал, обонял, осязал, чувствовал.

А вместе с ощущением пустоты за спиной к нему пришло и спокойствие, которое не мог поколебать даже всё более тревожно дрожащий Эфир. Наоборот! Тот факт, что Ольга наконец покинула окрестности заброшенной усадьбы и в округе более нет тех, о ком он волновался бы, наполнял Кирилла абсолютным, вселенским спокойствием и уверенностью в себе, своих силах, умениях и способностях. И судя по витающему в воздухе всё сгущающемуся напряжению, скоро они ему пригодятся.