– На встречу с ее сестрой. Хочу узнать, какого черта эта… хм… ничего мне не сказала.

– А смысл? Столько лет прошло, – осторожно замечаю я.

– В дороге обсудим, – отмахивается отец и встает. Последовав его примеру, сворачиваю окна на экране мака, захлопываю крышку и выбираюсь из-за стола. Немного задерживаюсь, чтобы предупредить помощницу, что отъеду, и нагоняю отца уже на парковке.

– Поедем на моей.

В этот момент из салона отцовской тачки выпрыгивает водитель и услужливо распахивает дверь у меня перед носом. Рассаживаемся. Здесь, за затемненными стеклами, свет ложится совсем под другими углами, и мне так сильно бросается в глаза, как отец постарел за последний год…

– Па, может, ну его на хер? Что толку копаться в прошлом?

– Тебе сколько, Мат? Тридцать два скоро? А Аньке чуток за двадцать. Она еще совсем ребенок. Кто о ней позаботится, если я…

– Точно не мертвая мать, – чуть более резко, чем следовало, обрубаю объяснения отца. Ну не могу я, когда он заводит эти разговоры о смерти. Все во мне этому противится.

– Тебе не понять, – уходит в оборону тот.

– Почему же? Попробуй объяснить. Я вроде не тупой.

Отец косится на меня. Делает глубокий вдох, будто подбирая формулировки.

– Я ничего не дал этой девочке, Матиас. А сейчас слишком поздно. Все, что я могу для нее сделать – это найти родных ей людей в надежде, что при случае моей дочери будет к кому обратиться со своими проблемами, и будет с кем разделить радость и горести. В этом мире очень сложно в одиночку. Понимаешь? Мне будет гораздо спокойнее, если я буду знать, что она больше не одна.

Нервно приглаживаю упавшие на лоб волосы. Смешно…

– Она не одна. У нее есть мы.

– Марта никогда Аню не примет. Не обманывайся.

– Ладно. Я… У нее есть я.

– И я этому безмерно рад, Мат. Но ты – мужчина. Это все же другое. Да и не бывает много родственников.

– Ты так уверен, что эта женщина будет рада появлению племянницы?

– Вот сейчас и узнаем.

Отец устремляет задумчивый взгляд в окно, за которым медленно проносятся окна старой обшарпанной пятиэтажки.

– Нас тут хотя бы ждут? – вздыхаю я без особого энтузиазма.

– Я обещал заплатить за встречу.

– Па, – ошарашенно торможу я. – И после этого ты еще веришь, что из этого выйдет что-то хорошее? Серьезно?

Отец раздраженно ведет плечом и молча проходит мимо меня к покосившемуся крыльцу. Не знаю, как он, а я точно не жду от происходящего ничего толкового. Женщина, встреча с которой нас ожидает, представляется мне пропащей расчетливой сукой. Но она совсем не такая…

– Татьяна? – уточняет отец, когда обитая коричневым дерматином дверь открывается.

– Да. Это я. Проходите… У нас не прибрано, некогда, ребенок болеет. Так что извините.

Женщина то прячет глаза, то, наоборот, пристально на нас пялится. Она как будто не ожидала, что нас будет двое. И теперь тушуется. А может, ей просто непонятно, как себя вести. И чего вообще ждать от этого разговора.

Татьяна младше, чем я мог бы представить. Дерганая, замученная бытом, но вполне адекватная. Я невольно ищу в ней сходство с Аней. И даже, кажется, нахожу.

Потоптавшись в дверях, она приглашает нас с отцом в кухню. На накрытом чистой клеенкой столе стоит вазочка с сушками и мини-самовар. В кухне тесно, но чистенько, что бы там Таня ни говорила. Стены оклеены веселыми обоями в цветочек, перекликающимися по цвету с дешевенькой гардиной на окне. Видно, что здесь все с любовью под себя обустраивали. По мере сил и финансовых возможностей.

– Вы о Наташе хотели расспросить, я правильно понимаю?

– Да. Все верно. Меня зовут Николай. Это мой сын – Матиас.

– А с Наташей вы…

– С ней нас мало что связывает на самом деле. Но недавно я узнал, что чуть больше чем двадцать лет назад она родила от меня дочь.

– Дочь? – округляет глаза Наташа. – Вы что-то путаете. Единственный ребенок, которого она родила, умер в родах. Насколько мне известно. Понимаете, Наташа… Ну, употребляла. – Татьяна стыдливо отводит глаза, словно в этом была какая-то ее вина.

– Наркотики? – уточняю я.

– Да…. Только вы ничего такого не подумайте. Моя сестра была нормальной девушкой. Порядочной… Просто связалась не с тем. Ну и… Вот. Мне тогда всего двенадцать лет было. Я не очень хорошо помню это время, больше по рассказам матери…

– Она жива?

– Нет. Уже лет пять, как схоронили. Наташу она так и не простила. Та под действием веществ другим человеком становилась, понимаете? Из дома таскала, вы, наверное, в курсе, как это бывает. Ну и ребенка этого… Она же не сразу поняла, что беременна. А когда поняла – что-то делать с этим уже было поздно. В больнице никто бы за такое не взялся.

Понимая, к чему идет, перевожу встревоженный взгляд на отца. А тот ничего так. Нормально держится. Только руки сжимает в кулаки. И зубы стискивает.

Твою мать. Вот как чувствовал – не надо было сюда ехать. Химия дала осложнение на сердце. И теперь оно могло тупо не выдержать.

– …ну, она сама себя и травила. Чего только ни делала. Как-то даже спицей… Это даже я помню – столько кровищи было. Так вы говорите, ребенок выжил? Но это ведь невозможно…

– Родилась девочка. Аня. Ей двадцать два.

– Она…

– Красивая, здоровая девушка. Оканчивает университет.

Наташа хлюпает носом, придавливает пальцами покрасневшие веки и сидит так какое-то время молча, не давая себе заплакать. Повисшую над столом тишину нарушают только залетающие в приоткрытую форточку звуки улицы: визг детворы, скрип качелей и отдаленный гомон порта.

– Нет. Что-то не сходится. Вы уверены, что это она?

– Других идей у меня нет. Вы могли бы сдать ДНК-тест в нашей лаборатории, чтобы убедиться.

– Наташа была хорошей. Веселой… Доброй. А потом связалось не с тем, – повторила зачем-то Таня, и мы не поняли даже, услышала ли она предложение отца. И что по поводу его думает. – А как вы вообще с ней? Ну…

– Она у меня санитаркой работала, – без особой охоты отвечает отец. Таня смотрит на него, переводит взгляд на меня, понятно что прикидывая в уме.

– Наверное, они тогда с этим ее… пособачились. Вот и… – заканчивает предложение вялым взмахом руки.

– Да. Она сама… Как бы это сказать, чтоб помягче?

– Залезла к вам в штаны? Видно, отомстить Женьке хотела.

– Ну, ее мотивы мне неизвестны.

– Да какие там мотивы! Дурочка она. Глупая. Жить бы еще да жить. Сама себя погубила.

– Мне жаль. Вот. Возьмите, как договаривались.

Отец кладет на стол две пятитысячных купюры. Таня, глядя на них, идет красными пятнами.

– Что вы. Не надо. Это я так ляпнула. Чтоб отстали. Да и ситуация сложная была. Какой-то день до зарплаты.

– Возьмите. Сами же говорите – ребенок болеет. Купите ему фруктов.

– Так, а что вы хотели узнать? Я не понимаю.

– Почему она бросила дочь и ничего мне не сказала. В принципе, вы ответили на все мои вопросы.

Отец первым встает из-за стола. Я поднимаюсь следом. Гуськом проходим к двери. Таня растерянно нам вслед смотрит. Прощаемся… И молча спускаемся на первый этаж. А на улице, у скамьи, отец неожиданно останавливается.

– Я посижу, Мат. А ты сгоняй, пожалуйста, к Михалычу. Стрельни у него сигаретку.

Борюсь с собой, потому что хочется бате напомнить, что ему курить ну никак нельзя. И, в конечном счете, выполняю отцовскую просьбу.

– Михалыч, сигарет дай.

Ничуть не удивившись моей просьбе, водитель отца молча вытаскивает из бардачка пачку и вкладывает мне в руку. Хмыкнув, возвращаюсь к подъезду. Достаю сразу две сигареты. Себе и бате.

– Узнал, че хотел? – хмыкаю.

– Ага. Анька-то наша – боец.

Затягивается с шипением. А пальцы дрожат. И слезы в глазах, почему-то мне кажется, у него не от дыма.

– Ну и что мы с этой информацией будем делать? Вряд ли ей нужно знать, что да как.

– Нет, конечно. Я… Пока не решил, Мат, как быть. Херово это все. Хуже не придумаешь.

– Да ладно. Она в порядке. Сам же говоришь: умница, красавица.