– Тебе, может, и нет. А ему хочется умереть с чистой совестью.

– Ну да, совесть… Все правильно.

– Слушай, – закипаю, – он же о тебе не знал!

– Думаешь, мне от этого легче? – рычит в ответ. Тут меня немного срывает, надо признать. Я толкаю Аню к стене, вжимаясь в ее мягкий живот какого-то хера тяжелой эрекцией. И мы с ней замираем на несколько секунд, соединяясь взглядами, прежде чем я всё-таки нехотя отступаю.

– Не легче. Только прошлого нам не изменить, как бы там ни было.

– Но ты бы очень хотел, да?

– Что?

– Изменить прошлое. Чтобы он обо мне не узнал.

Этот ее вопрос как будто выходит за рамки нашего разговора, являя совершенно иные смыслы. Будто Аня пытается вывести меня на откровения совсем иного толка. А потом сама пугается своей смелости и отступает.

– Ты обещал показать мне мою комнату.

– Я мог сделать так, чтобы о тебе не узнали, Аня.

– Так почему же не сделал?

– Потому что отца я люблю больше, чем…

«Чем ненавижу тебя». Я бы так, наверное, и закончил. Если бы в этот самый момент в комнату не вошла мать.

– Что здесь происходит?

– Ничего. Абсолютно. Ты не против, если Аня поселится в белой спальне?

Не давая матери даже рта открыть, оттесняю сестру в коридор и дальше, немного вглубь.

– Вот. Располагайся. Здесь кровать, балкон, ванная. Захочешь уединиться – закрывай мою дверь на защелку. Ванная у нас смежная.

Закрываю за собой дверь и без сил приваливаюсь к прохладному дереву. Кожу на голове стягивает. Кажется, моя черепушка вот-вот лопнет от происходящего. От того, что я не могу разобраться в своих чувствах, а тех так много, что если их не упорядочить, непонятно, как не свихнуться.

Сделав глубокий вдох, оглядываюсь. Комната, которую мне выделили, достаточно просторная. В нее свободно вмещаются двуспальная кровать, зеркало, комод, шкаф... Прохожу вглубь по красивому серебристо-белому ковру. По правую руку замечаю скрытую в стене дверь. Понимая, что она ведет в смежную с комнатой Матиаса ванную, на цыпочках подхожу ближе. Кажется, из-за двери доносится шум воды. Чтобы убедиться в том, не дыша приникаю ухом к деревяному полотну. Да, не послышалось. Он точно там.

Я ощущаю чудовищную вину за то, что испытываю по отношению к брату. За то, что мысли о нем и мои к нему чувства выходят на первый план, тогда как, наверное, сейчас мое сердце должно быть с отцом. Это так неправильно, боже. Но я ничего не могу с собой поделать. Хочется думать, что меня хоть немного оправдывает то, что отца я не знала, и что я нахожусь в том возрасте, когда чувства к мужчине выходят на первый план. Все так, да. И если бы Матиас не был мне кровным братом, меня бы даже можно было понять. Но он мой брат. И это все… неправильно, дико и стыдно. Меня колотит. Особенно потому, что никакой другой причины кроме банальной физики у этого всего нет. Вряд ли я могла за такой короткий срок узнать Матиаса как человека. И проникнуться им на духовном уровне, правда?

Стихают звуки воды... Теперь из-за двери слышатся лишь шипение дезика и едва различимое жужжание зубной щетки. А потом защелка прокручивается, открывая дверь в мою комнату, и все стихает, прежде чем я успеваю испугаться, что Матиас поймает меня у двери.

Выждав еще пару минут, осторожно захожу в ванную. Работает вытяжка, но воздух тут все равно раскаленный и влажный. С шумом втягиваю витающие в нем ароматы. Парфюм Матиаса, аромат мяты и чего-то еще, похожего на тальк. Становлюсь перед запотевшим, но уже начавшим проясняться зеркалом. Глядя на себя, стаскиваю топ, дергаю болты на джинсах, издавая чуть больше звуков, чем следует, на случай, если Матиас, как и я минутой ранее, подслушивает.

Защелка на его двери открыта. Не знаю зачем. Точней, знаю, и от этого мне и тошно, и страшно, и неспокойно… И если говорить о смерти отца откровенно, я, наверное, жалею, что он не умер раньше. До того, как мы узнали о нашем родстве, ведь только в этом случае у нас с Матиасом был бы шанс. А теперь его нет.

Вот такая я эгоистичная сука, да. И лучше бы моему братишке никогда не узнать об этом. Потому что тогда у его ненависти ко мне появится хоть какое-то основание.

Боже мой. Он ведь правда меня ненавидит. Меня больше не обманывает его показная доброжелательность. Мне все про него понятно. Но почему-то это тоже ничего не меняет. Видно, мое уродство не только и не столько внешнее.

Веду рукой по шее. Трогаю искалеченную губу и соскальзываю вниз по груди.

Ненависть не мешала ему хотеть меня тоже…

И мои изъяны.

Касаюсь живота. Чуть выше лунки пупа. Ровно там, где он еще недавно в меня вжимался. Одёргиваю ладонь, разворачиваюсь и решительно толкаю на себя дверь душевой кабины. Выкрутив вентиль холодной воды на максимум, становлюсь под ледяной дождь.

О Сашке вспоминаю, лишь когда возвращаюсь в комнату. Звоню ему. Рассказываю что да как, и наспех прощаюсь. Не сразу нахожу, где выключается свет. Ложусь. Простыни аж хрустят – такие чистые. Матрас упругий, и подушка анатомическая – объективно мне не к чему придраться. Но я один черт ощущаю себя Принцессой на горошине. Кручусь-верчусь до самого утра, не находя себе места.

И снова меня будит звонок телефона. Сашка… Ну, конечно. Он же улетает! Пообещав непременно успеть его проводить и тысячу раз извинившись за скомканное окончание вчерашнего вечера, несусь в ванную. Отбросив церемонии, шарю в ящиках в надежде, что мне удастся отыскать зубную щетку.

– Справа, – подсказывает Матиас. Я резко оборачиваюсь, чувствуя, как подскакивает давление. В отличие от меня, брат выглядит свежим и бодрым. Он уже привел себя в порядок и переоделся в поло и классические джинсы. И даже сварил себе кофе.

– Спасибо, – отворачиваюсь к умывальнику. – Как отец?

– Хочет тебя видеть.

Черт. У меня совсем нет времени! С другой стороны, разве я приехала не для того, чтобы побыть с ним? Как все же некстати Сашкин приезд.

– Я зайду к нему перед отъездом.

Щетка находится. Я раскрываю упаковку, выдавливаю пасту и оборачиваюсь, не понимая, почему Матиас не оставит меня одну. Ну не буду же я чистить зубы, когда на меня смотрят! Это как-то неловко. И слишком интимно, да.

– А куда ты собралась ехать?

– Я говорила, что мне нужно проводить в аэропорт своего парня.

– Окей, – ведет тот плечом и делает глоток из чашки. – Я тебя отвезу.

– Это совершенно необязательно!

– Кстати, у тебя есть права? – будто меня не слышит.

– Да, – моргаю. – Я получила. А что?

Матиас насмешливо дергает бровью. Дескать, ты правда не понимаешь? И я опять с сожалением ощущаю, как краснею. Бред какой-то! Почему мне должно быть стыдно за то, к чему я не имею ровным счетом никакого отношения? Я ни у кого ничего не просила!

– Еще раз. Мне ничего. Ни от тебя… Ни от отца не надо. А теперь выйди, пожалуйста. У меня нет времени.

Ловлю себя на том, что поджимаю губы, отчего шрам проступает еще отчетливее. Рубец натягивается. Кончик носа дергается. Обычно я стараюсь себя контролировать, потому что выглядит это еще более уродски, чем всегда. Но тут мое самообладание дает сбой. Со стороны я, должно быть, выгляжу как крыса, которая к чему-то принюхивается, шевеля усами. Ужас! Сую щетку в рот и начинаю яростно чистить зубы. За спиной тихо хлопает дверь. К черту все!

К удивлению, когда я спускаюсь, отец сидит за столом в кухне. Не знала бы, как ему вчера было плохо, не поверила бы, что он умирает.

У плиты колдует незнакомая женщина, по всей видимости, упомянутая ранее домработница, Марта тоже здесь. Стоит у огромного окна в пол, глядя на распустившиеся на клумбе тюльпаны. И таким острым ее профиль выглядит, что, кажется, об него можно порезаться.

– Доброе утро. Рада, что вам лучше, – замечаю я, обращаясь к отцу.

– Доброе утро. Садись за стол, – машет он рукой, правда, с гораздо меньшим энтузиазмом, чем обычно. Все же отец измучен, и это видно.