Когда мать хочет меня задеть, она всегда прибегает именно к этому козырю. Иногда мне кажется, что она меня ненавидит. За то, что я, родившись слишком большим, сделал ее, считай, бесплодной. Ее и в правду еле спасли. Но странно, что мне приходится напоминать себе, что виной тому были врачи, которые неправильно оценили риски, а не я – беспомощный и, уж конечно, не желающий ей зла.

– Это его деньги, его бизнес…

– Который ты тащишь на себе! Нет-нет, эта дрянь ничего не получит! Я что-нибудь придумаю. И, кстати, даже хорошо, что ты сумел ее к себе расположить. Держи друзей близко, а врагов еще ближе. Все правильно.

В глазах матери зажигается нездоровый маниакальный огонь. Меня передергивает. Кожей прокатывается волна озноба. Чтобы согреться, я подхватываю на руки пробегающего мимо Ночеблуда.

– Она мне не враг.

– Вы только на него посмотрите! Этому выродку удалось и тебя разжалобить?

– Может быть. Девчонке не повезло. А она ничего, хорошо справилась.

– В дисциплине навешивания вам лапши на уши ей точно нет равных. Кстати, не мешало бы проверить, все ли ценные вещи на месте.

– Не сходи с ума. И отцу не вздумай что-то подобное ляпнуть, – я зевнул, почесал кота по толстому брюху и, согнав его на пол, огляделся в поисках пиджака. Этот день высосал меня подчистую.

Погода на улице ни капельки не улучшилась за время, что мы провели в доме. Скорее даже наоборот. Хорошо, что нам не пришлось выходить на улицу. Машина стояла здесь же, в примыкающем к левому крылу гараже, в который можно было пройти через комнату, которую мой отец назвал «постирочной».

Обалдеть, да? Даже у их грязных вещей была своя комната.

– Эм…

– Ты можешь звать меня папой. Если хочешь. Или Николаем Алексеевичем, если так будет проще.

Я киваю, опуская взгляд на сложенные в замок руки. Папа… Губы поневоле растягиваются в кривой улыбке. Мой цинизм, как всегда, бежит впереди меня. Кстати, зря. Я же не могу винить этого человека, что он не понимает, не осознает, что мой речевой аппарат просто не рассчитан на это слово. Другие дети называли мамой-папой любого взрослого, появляющегося в пределах их видимости, а я даже тогда не могла…

Шлепаю губами, как выброшенная на берег рыба. Но не издаю ни звука.

– Все хорошо, Ань. Я понимаю. Слишком быстро это все.

Не без облегчения часто-часто киваю. В окно и крышу размеренно стучит дождь. Дворники скребут по стеклу, разметая по сторонам воцарившуюся между нами неловкость. И едва слышно шуршат шины, поглощая километры пути.

– Извини за Марту. Для нее твое появление – неожиданность.

– Да уж могу представить.

– Считаешь меня плохим человеком?

– Я слишком мало вас знаю, чтобы делать выводы.

Тот факт, что он не может вспомнить свою любовницу, свидетельствует о многом… Но одновременно с этим решительно ничего о моем отце не говорит. Потому что наша жизнь сложней, чем кажется, а я вообще не склонна к упрощениям. Скорее даже наоборот. Мне претит, что мы живем в мире, где небинарные оппозиции практически полностью исчерпали себя.

– Мы с Мартой очень хотели еще детей. Но не вышло… Это был сложный период.

Так себе объяснение, да? Но почему-то мне кажется, что в него вложен гораздо более глубокий смысл. И я легко считываю все несказанное. Всю боль этой семьи. Все её страхи. Будто за один сегодняшний день я, сама того не желая, стала частью этого заболевшего организма. И уж конечно, теперь мне гораздо понятней, что двигало отцом. И каких эмоций он искал на стороне.

– Мне жаль.

– Ну да ладно. Что уж. Я правда рад, что ты нашлась.

Сказать бы – я тоже. Но и тут – облом. Горло перехватывает от эмоций. Попробуй поговори, когда даже сглотнуть не можешь.

– Знаешь, я хотел тебе предложить пожить у нас. Чтобы узнать друг друга получше, провести больше времени вместе… Как тебе моя идея?

– Не особенно... – закусываю щеку. – Я не привыкла жить в семье. К тому же это неудобно с точки зрения логистики. От кампуса до универа – два шага.

– Об этом я не подумал. Но ведь скоро каникулы.

Что ответить на это – не знаю. Да и не хочется мне придумывать нелепые отговорки, Впрочем, как и переезжать в дом, где живет Марта.

Проезжая по мосту, молчим. Внутри где-то под ребрами ноет. Сердце будто вхолостую стучит. Почему-то я абсолютно обескровлена событиями последних дней. Хотя по идее должно быть ровно наоборот.

– Вот сюда сверните. Ко второму дому.

– Симпатично тут у вас.

Это точно. Даже в тусклом свете фонарей. А уж когда солнце светит, и открывается вид на океан – м-м-м… Не зря я верила, что проживаю свою лучшую жизнь. Меня же все в ней устраивало. Я научилась кайфовать без оглядки на прошлое. Я научилась не бояться плыть вперед, осознавая, что если вдруг что случится, мой корабль не ждут ни в одном ремонтном доке.

– Пригласить не смогу. У нас строго до девяти посещения.

– Ого! За столько лет и ничего не меняется…

– А?

– Я ведь тоже жил в общаге, когда учился. Столько лет прошло, говорю, а правила все те же.

Отец выходит, чтобы открыть мне дверь. Я не без запинки принимаю его сухую ладонь. Ком в горле разбухает как морская губка. Я еще за ужином заметила, что у нас одинаковая форма ногтей и пальцев. Так странно – я ведь даже не пыталась найти в нас схожесть, а все равно находила.

– Ну, я пойду.

– Аня…

– М-м-м?

– Прости меня. Если бы я знал…

Киваю и впрямь ухожу, чтобы не разреветься, как тряпка. Знал бы он, как мне не хватало этого «прости». В нашем детдоме было много детей, которые находились там при живых родителях. Думаете, хоть кто-то их ненавидел? Нет. Потому что стоило им приехать, на каких-то пару дней выйти из запоя или наркоманского угара и бросить вскользь «извини», и все… вот вообще все, любая боль прощалась. Уже тогда я понимала, что в этой жизни нет ничего хуже безразличия. Когда ты готов простить что угодно, но у тебя просто некому попросить прощения.

– Я понимаю. Правда.

Бреду к входу, ничего перед глазами не видя.

– Ань? – вдруг окликают меня. Голос незнаком. Я резко оборачиваюсь. – Это я. Саша. – Он заходит в пятно света, и я, не веря своим глазам, гляжу на Сашку!

– Господи, как ты здесь очутился?!

– Да вот выбил отпуск на неделю и решил рвануть к тебе.

– Из Сеула?

Я несу какую-то чушь, но вы только представьте, в каком я шоке! Если честно, то из-за событий последних дней я и думать о Сашке забыла. Нет, мы, конечно, перекидывались какими-то сообщениями, но он ни словом не обмолвился о том, что собирается нагрянуть.

Мысли в голове разбегаются. Я думаю о том, как выгляжу, прикидываю, что делать дальше – ко мне же нас действительно не впустят. И почему-то кошусь на отца, который как будто вообще передумал уезжать.

– Все хорошо? – интересуется он, подходя ближе.

Сашка смотрит на меня с подозрением, чуть сощурившись, отчего его раскосые глаза превращаются в две крохотных щелочки. Ох! – доходит, как это для него могло выглядеть. Приплыли.

– Да, все отлично. Это…

– Анин парень. Александр, – выступает вперед нахмуренный Сашка.

– Парень? – отец удивленно выгибает бровь. – Очень приятно. Она про вас не рассказывала. А я Анин папа.

– Как папа?

Сашка знает, что я детдомовка. Отсюда и его недоверие. Хотя, конечно, если углубиться в то, что он себе там надумал, увидев, как я выхожу из крутой тачки… М-да. Хорошего же он обо мне мнения. В смысле – действительно хорошего, без стеба. Раз считает, что на меня мог бы позариться богатый папик.

– Это долгая история, – отмахиваюсь, чтобы поскорее свернуть разговор и придумать, что делать дальше. Оказалось, я совсем не готова к нашей встрече. Тем более сейчас, когда в памяти еще свежи желания, которые во мне пробудил совершенно другой мужчина.

– Ну, раз у вас все хорошо, я поеду.

Киваю. Все сильнее нервничая, наблюдаю за тем, как отец садится в машину, ловко разворачивается на пятачке перед домом и уезжает.