На столе закипал здоровенный советский ещё стальной электрочайник, здоровенный как половина глобуса. Его у нас ещё каждый раз приходилось из сети выдёргивать по причине почти сразу сгоревшей кнопочки автоматического отключения. По этой же причине его требовалось караулить, а то так и будет кипеть, пока весь не выкипит.

Я заглянула внутрь, убедилась, что стоящая довольно высоко спираль прикрыта водой, села, чувствуя, как желудок прям прилипает к позвоночнику:

— Забыла, прикинь. И утром поесть не успела. Думала, помру.

Баба Рая поставила передо мной тарелку:

— Ешь скорей. Как экзамен?

— Да как всегда.

Я вообще-то отличница по жизни, хотя особой моей заслуги в этом нет. Легко даётся любая учёба, только и всего. Бабушка приобняла меня и поцеловала в висок:

— Умница моя!

Приятно, когда хвалят. В подъезде взревело с новой силой.

— Шесть квартир всего без железных дверей осталось, — сказала я.

Бабушка подсела к столу и подпёрла щёку кулаком:

— Где ж три миллиона-то взять?

Три миллиона на дверь вынуть реально было неоткуда.

КОШКИНЫ СЛЁЗЫ, А НЕ БЮДЖЕТ

Фактически, с бабушкой мы жили вдвоём. Мама уже год как ушла к своему гражданскому мужу. Она нас, конечно, не бросала: коммуналку нам оплачивала да продуктов подкидывала, дачные хрюкты-ягоды, опять же. Сверх того у неё редко когда получалось выделять мне больше сотки в месяц — с воспитательской зарплаты, даже если работать в две смены и без няни, редко когда больше полумиллиона получалось — никуда особо не разбежишься. А потом, она ж ещё молодая, хочется чего-то для себя купить, а тут я. Да ещё им зряплату без конца задерживали.

Бабушкина пенсия где-то триста семьдесят тыщ.

Хорошо, отец обещал меня и после восемнадцати как минимум до конца учёбы поддерживать. С его уходом из тренерства в бизнес ежемесячные «гостинцы» в конвертиках стали весомее и потихоньку подрастали с каждым месяцем.

Кстати, конвертик! Я выскочила в коридор и достала его из сумочки. Ух ты, триста пятьдесят тысяч! Жаль, на дверь нам всё равно не хватит, даже если мы всё лето будем на одном подножном корме сидеть.

Да ладно! Не грустнячить! Начало девяностых же как-то пережили.

Я заглянула в холодильник, встряхнула тетрапак. Нет, удобную штуку всё-таки придумали, не надо эти бутылки мыть! В детстве, помнится, тоже картонные упаковочки были, но почему-то треугольными пирамидками, не такие удобные.

Сходить, купить молока, что ли? Полпачки всего осталось. И может ещё на что глаз упадёт.

— Ба, я до пятачка дойду?

— И хлеба купи, Оля.

— Ага! Я сама закрою.

Я закрыла двери на ключ и поскакала вниз по лестнице.

Как выжили, как выжили… Знаю я, как выжили.

Картошка.

Картошка — великая вещь! Основа натурального хозяйства российского гражданина. Навскидку не припомню ни одной семьи, кто картошку не садит, иначе не проживёшь.

ПРО КАРТОХУ

Расскажу, раз уж начала.

Итак: 1991 год. Мне пятнадцать. Маме тридцать шесть. Бабушке семьдесят восемь.

Всё, нас трое, мужика в семье нет.

Бабушка, ясное дело, на пенсии. Мама воспитателем в садике. Я учусь, чтобы быть умной, как Ленин (это теперь звучит как грустная шутка, а в моём солнечном советском детстве было вполне всерьёз). В 1991 году тезис «умный как Ленин» стал весьма спорным, но было не до того.

Зарплату в детском саду задерживали постоянно, могли месяцами не платить, ладно хоть бабушке пенсию носили. И даже когда у вас в руках появлялись денежки, вы метались как в ж*пу укушенные, потому как купить что-нибудь было настолько проблемно, как будто всё время утро 1 января. Ничего нет. Даже если открыто. А если что-то есть — всегда очередь. И стоишь. Терпеливо, иногда несколько часов. Вы знаете как это — стоять четыре часа, чтобы купить сахар? Не больше двух килограмм в одни руки!!! Ладно, не о том…

Через два подъезда от нас жил мамин брат с семьёй. Спасало то, что у тёти Вали с дядь Рашидом была дача, 4 сотки (прописью: четыре). С этого лоскутика земли кормились они со своими тремя детьми и ещё умудрялись подкармливать нас. Родня всё-таки.

И тут — о, чудо! — появилась возможность получить участок земли!!! Свой!!!

Громкое слово — ДАЧА! Десять соток леса в семнадцати километрах от города. Автобус ходил редко и, стыдно сказать, денег на проезд не было. Ездили с мамой на велосипедах, в рюкзаках еда, топоры, ещё какая-то мелочь — оставить-то всё это где? Асфальта до наших Жарков-2 не было, была грунтовка, по которой непрерывно шли самосвалы (не знаю, что и куда они в таком количестве везли, но пылища стояла до неба). Чтобы можно было хоть как-то дышать, лица повязывали платками на манер ковбоев, только белыми. Ну, с утра они были ещё белые, потом серые, а вечером после заезда назад — уже чёрные.

А на месте, выделенном под садоводство, был реально лес! Мама радовалась, что при жеребьёвке нам достался участок, на котором было всего две сосны и лиственница, остальное — берёзы и подлесок. С берёзами мы могли как-то справиться вдвоём. Правда, лиственница торчала ровно посреди и была больше метра в диаметре (я клянусь!!!), но это была уже задача второго плана. Первоочередная цель была: кровь из носу подготовить хотя бы клочок земли!

Корчевали вдвоём. Как вспомню… Торопились как могли, в первый год расчистили к концу мая полсотки, наверное. Посадили картоху.

А! А семян-то картофельных тоже не было! Посадить цельную магазинскую картошку было непозволительной роскошью (это не сарказм, к сожалению). Бабушка собрала картофельные очистки, те, на которых были глазки́ — вот эту шнягу мы и посадили. Видимо, мама страстно хотела выжить, и эта энергия как-то передалась тоненьким шкуркам, на которых сидели осьминожки картофельных проростков.

Уж как мама над ней тряслась!

Земля новая, наросло хорошо, куля четыре или даже пять, не помню. С этой картошкой выживали.

Такие дела.

ПЯТАЧОК

Раньше у нас поблизости было два продуктовых магазина. «Стекляшка» — на горе наверху, большой гастроном, к нам ближний, и «Три поросёнка» — более старый, это вниз идти минут пять-десять, там стояли три домика, срощенных углами: хлебный, молочный и овощи-фрукты.

И два непродуктовых: «Промтовары» и «Хозяйственный».

Сейчас, когда всё и всем разрешили продавать в любом месте кроме проезжей части, появилось бессчётное количество магазинчиков, киосков и просто развалов, на которых продавали… да всё что угодно, иногда совершенно вперемешку. И даже в соседнем доме, выходящем на длинную остановку, начали выкупать квартиры — ходили слухи, что их будут переделывать под магазины. Вон, в третьем подъезде купили аж сразу три на нижней площадке и со стороны остановки суетился целый муравейник смуглых черноволосых работников, они чего-то ковыряли в газоне, обложившись кучами стройматериалов.

А уж на небольшой вымощенной бетонными квадратами площадке напротив Областной больницы развернулся тот самый «пятачок» — рыночек, с ларьками, палатками, столиками, лотками и даже расстеленными на земле газетами, на которых люди раскладывали иногда совершенно загадочные для меня вещи. Вот, к примеру, перегоревшие лампочки — они зачем? Раз люди продают — кто-то же покупает? Тайна, покрытая мраком, одним словом.

Народу на пятачке всегда было много. Когда ни приди — кто-то да толчётся. Нет, никаких бешеных очередей уже не было, да и лютая бескормица девяностых кончилась, хотя набор продуктов иногда… мда… хоть те же «соки» сухие взять. «Юпи», «Зуко» и прочую дрянь. Химоза же чистой воды.

Я прошлась туда-сюда. В глазах рябило от нулей, правда. Хоть в бумажку записывай. Кажись, опять цены подросли, вон, тётка по трафарету ручкой сидит штрихует…

Да, цены-то меняются чуть не каждую неделю, в типографию за распечатанными ценниками не набегаешься, так кому хочется, чтоб попредставительнее — по трафарету обводили. Продавались в магазинах, такие листы тоненького пластика, в которых были выбиты буквы с перемычками. У нас несколько таких было, побольше-поменьше, потому что маме по работе нужно было, заголовки для объявлений и стендов в саду рисовать. Да-да, шапку через трафарет, а дальше шёл плакат, размером с газету «Правда», выписанный вручную. И так несколько штук, о, боги…