— Айви, — шепчет он мое имя. И оно звучит так любяще, так наполнено эмоциями, когда жестко кончает в меня.

***

— Я хочу знать, что означают твои татуировки, — говорю я сонно, моя голова покоится на его груди. Он вроде как спит, прислонившись к спинке кровати, но не совсем. Эйдан в ленивой позе, и я бездельничаю на нем.

В ванной комнате горит свет, создавая в комнате легкое свечение. Я отчетливо его вижу. Мы оба измотаны, вспотели, несмотря на прохладную температуру. Мы безостановочно занимались сексом, и я не вижу этому конца.

Его сердце ровно бьется у меня в ушах, когда он спрашивает:

— О какой из них ты хочешь узнать, малышка?

Я указываю на ту красивую, к которой прижато мое лицо.

— Вот эта. Шестеренки и часы — это прекрасно.

— Я не могу вспомнить большинство из них, — объясняет он. — Потому что сделал их, когда был под кайфом, но… Эту помню. Я бегу наперегонки со временем. Посылаю сообщение самому себе. Говорю, что время уходит, и я должен измениться, пока не стало слишком поздно.

Сердце в груди сжимается.

— Что именно привело тебя в такую яму, Эйдан? Наркотики просто заглушают уже имеющуюся боль, верно?

— Просто тяжелое детство, Айви. Сколько себя помню, я был в полной заднице. — Он медленно выдыхает. — У моих родителей всегда были неприятности. Тюрьма была для них вращающейся дверью. В нашем доме ничего не было. Я помню, как стащил с помойки старый телевизор, думая, что, если смогу как-то заставить его работать, может быть, Алекс перестанет плакать. — Он издал сухой смешок. — Мне было девять.

— Сколько было Алексу?

— Младенец.

— Телевизор работал?

— Ага, он работал целых пять минут, прежде чем отец увидел, что я его подключил, и продал в ломбарде за десять баксов. Но прежде, чем он это сделал, тот посмотрел на меня так «ладно, этот ублюдок все-таки может быть полезен». Каждый день, когда я возвращался из школы, отправлял меня просматривать мусор.

— Господи, Эйдан.

Он пожимает плечами.

— Я не пытаюсь скормить тебе слезливую историю, Айви…

— Нет, я знаю.

— Но это то дерьмо, среди которого я вырос. Ты знаешь, они пропивали свои жизни, нюхали всякое дерьмо. Отец словил передозировку, когда мне было двенадцать, а у матери был рак легких. Это был дерьмовый, очень дерьмовый конец для нее. К счастью, к тому времени мы уже были с Рут. Они задолго до этого потеряли над нам опеку.

— Значит твоя бабушка появилась раньше.

— Да.

— Она помогла?

— Она сделала все, что могла, Айви, но к тому времени я был уже потерян.

— Ты имеешь в виду, попал не в ту компанию?

— Нет, нет, ничего подобного. Я был грязным мусорщиком. У меня не было круга общения, кроме Стивена, но только потому, что он был из того же дерьмового района, что и я. Мы плыли по течению вместе. Он поляк, его семья была только что приехавшими иммигрантами, но они были добры к нему и ко мне. Мы погрузились в технологии, потому что его отец был увлечен ими. Познакомился с программированием, и вот как все началось: мы страдали херней в дерьмовой мужской пещере в подвале его отца. Когда говорю, что был потерян, я имею в виду, что я замкнут в себе с раннего возраста. Никому не позволял достучаться до себя, каким бы неуклюжим и жалким ни был.

Я внимательно слушаю, пытаясь представить его ребенком.

— Ты не был жалким, Эйдан. Я бы хотела увидеть твои фотографии в таком возрасте.

— Я выглядел как тощий ботаник.

— О, пожалуйста.

— Ну, так и было. — Он слабо улыбается, предаваясь воспоминаниям. — Я любил свои комиксы, любил читать, играть и заниматься чем угодно, чего не было в реальном мире. Было легче погрузиться во что-то с головой, чем интегрироваться в социальную среду вокруг кучки маленьких чванливых засранцев, которым доставляло огромное удовольствие делать меня несчастным. Взросление было чертовски трудным.

Я с любопытством рисую круги у него на груди.

— Как, черт возьми, этот неуклюжий мальчик стал Мудаком Востока, высокомерным мужчиной, за плечами которого было множество женщин…

— Я притворяюсь, — быстро перебивает он, глядя на меня сверху вниз серьезным взглядом. — Это маска, Айви. Я притворяюсь. Это все, что я знаю.

Я подношу руку к его лицу и провожу по нему пальцами.

— Сбрось ее, — тихо прошу я.

Он улыбается, но улыбка не касается его глаз.

— Я это сделал. С тобой. — Теперь его губы опускаются. — Как ты думаешь, Айви, почему я сдерживался? Прямо сейчас я напуган до смерти. Ты у меня под кожей, бежишь по моим венам. Ты — все, о чем я, блядь, думаю.

Мое сердце замирает. Я чувствую его меланхолию и страх.

Я тоже чувствую их в себе.

Я смотрю на него, желая, чтобы он увидел искренность во мне, глубокую благодарность, когда говорю:

— Спасибо, что позволил мне увидеть тебя, Эйдан.

Айви

Мы вместе принимаем душ, как только рассветает. Я измучена до мозга костей, но я на таком подъеме, что мне почти все равно. Он осыпает меня легкими поцелуями и помогает мыться.

— Я покрыта тобой, — замечаю я, устало улыбаясь ему.

Эйдан ухмыляется мне. Конечно, он не выглядит разбитым. И конечно же, в сравнении со мной тот выглядит как гребаная модель. От его улыбки у меня учащается пульс, потому что от нее все его лицо словно светится. У него щетина на щеках, а волосы торчат в разные стороны. В последнее время я часто вижу Эйдана в таком состоянии, и мне это нравится.

— Я намерен держать тебя, покрытой мной, — игриво размышляет он. — Это было бы серьезной медвежьей услугой человечеству, если бы моя соблазнительница не была покрыта ароматом своего мужчины.

— Думаю, я покрыта гораздо большим, чем просто твоим ароматом.

— Хорошо. Я хочу, чтобы ты была отмечена.

— Обращаешься к своему первобытному мужскому «я»?

— Нет, просто хочу, чтобы мир узнал, что ты занята.

Эйдан всегда знает, что сказать. Я таю рядом с ним.

После совместного душа я заворачиваюсь в полотенце и снова падаю в постель. Эйдан обматывает полотенцем бедра. Тот носит его низко, и я не могу перестать пялиться на него. Он ненадолго выходит из спальни. Я хватаю с комода свой дерьмовый телефон и включаю легкую музыку. Затем просматриваю сообщения. Ничего от моей матери. Ничего нового от Аны. Это хорошо. Отсутствие новостей — это хорошие новости. Я кладу телефон как раз в тот момент, когда Эйдан возвращается в комнату с чашкой кофе.

— Это тебе, — говорит он, передавая мне кофе.

Я ухмыляюсь ему.

— Ты зарабатываешь несколько очков, Эйдан.

Он усмехается.

— Я так понимаю, они мне понадобятся позже?

— Если ты в списке засранцев, да.

Его глаза блестят, когда он смотрит на меня.

— Что-то подсказывает мне, что я никогда не захочу быть в твоем списке засранцев.

Я похлопываю его по руке.

— Ты начинаешь разбираться в этих штучках с бойфрендом.

Он задерживается рядом, переваривая мои слова. На его лице довольная улыбка.

— Бойфренд звучит по-детски, тебе не кажется?

Я утыкаюсь лицом в кружку, теперь уже не глядя на него.

— На данный момент это то, кто ты есть.

Верно?

Это его статус? По крайней мере, до тех пор, пока я официально не разведусь, но и тогда Эйдан все еще будет моим бойфрендом. Не уверена, намекает ли он на то, что хочет быть кем-то большим, но кем? Я перестаю обдумывать это. Не могу задерживаться на этих мыслях. Потому что не готова к этому.

— Эй. — Он внезапно касается моей щеки пальцами. Поднимаю на него взгляд. Мужчина серьезен, потому что знает, о чем я думаю. — Мне все равно, сколько времени это займет, хорошо?

Я сглатываю и напряженно киваю.

Он выходит из комнаты, а я смотрю ему вслед, удивляясь, почему в груди все сжимается. Эйдан просто успокоил меня, сказал, что ему все равно, как долго продлиться бракоразводный процесс. Я считаю на пальцах, сколько у меня осталось времени до того, как смогу официально подать заявление.