В прихожей он столкнулся с тем самым старичком, который однажды приходил к нему на дом по поручению Чаповского; сейчас он, видимо, дожидался бургомистра, не смея появиться в гостиной.
Старичок почтительно поздоровался со священником, но тот даже не обратил на него внимания и на приветствие не ответил. Проханов был очень взволнован беседой с майором фон Грудбахом, передавшим настоятельную просьбу господина советника — слово «настоятельную» комендант подчеркнул довольно выразительно — помочь немецким властям в борьбе с партизанами, которые особенно активизировались именно в их районе.
— Надо срочно выяснить, где расположены их основные силы. Конечно, господин советник предупреждал меня, чтобы вы, ваше преосвященство, действовали согласно той инструкции, которую получили от него лично. Осторожность прежде всего. Провал основного задания не может быть ничем оправдан. — Майор фон Грудбах выпрямился. — Разведывательная операция, ваше преосвященство, поручена лично вам… Поймите меня правильно, я выполняю приказ!
Для Проханова настала горячая пора. Ремонт церкви на второй же день после банкета у городского бургомистра пошел таким ходом, что не оставалось сомнения: через неделю, в крайнем случае полторы, церковь начнет службу. На строительную площадку, как и было условлено с господином фон Грудбахом («Услуга за услугу!» — доверительно улыбнулся тогда комендант.), прибывала партия за партией ремонтных рабочих. Ими командовали полицейские, которые сами находились под бдительным оком солдат.
Как-то в разгар работы к батюшке подошли две монахини и предложили иконы. Проханов, не торгуясь, тут же купил все, что у них было, и наказал, чтобы они привозили еще, сколько найдут.
Эти слова, предназначенные будто бы только для монахинь, относились к тем, кто слушал их разговор.
Во время конфиденциальной беседы с комендантом фон Грудбахом было условлено, что, по указанию господина советника, Проханову, в знак особого к нему расположения, немецкие власти передадут редчайшей ценности древние иконы. Но и об этом не следовало широко распространяться. Будет даже лучше, если он «купит» иконы при свидетелях.
Так появились в Петровской церкви эти монахини. Одной из них, что помоложе — ей по виду было немногим больше тридцати, — Проханов поручил доставить иконы к нему на дом. Она явилась именно в тот час, который ей был назначен, и провела в доме Проханова всю ночь. А наутро она уселась на подводу, уверенно приняла в руки вожжи, переданные Прохановым, и лихо выехала из ворот поповского дома.
Появилась она снова только на четвертую ночь, но уже не одна, а с двумя незнакомыми женщинами и двумя немецкими солдатами. Воз был почти доверху гружен иконами.
Женщины остались жить в доме Проханова и взяли на себя все домашние хлопоты. Две приезжие спали в передней и только молодая удостоилась чести почивать в покоях священника. Робость ее через неделю-другую исчезла. Она стала покрикивать на своих же сверстниц.
А когда на улице зазвенела капель, во дворе Проханова появилась корова. Вслед за нею были доставлены поросята, куры, утки. Потом он приобрёл лошадь с полной упряжью и нанял конюха, того самого старичка, который исполнял когда-то поручения Чаповского. Лошадь сначала содержалась в том же помещении, что и корова, а когда около церкви построили новые подсобные сооружения, лошадь и транспортные принадлежности перевели в эти хозяйственные пристройки. Там же в сторожке поселился и старик-конюх.
Церковь давно уже начала службу. На ее открытие собралось довольно мало народу и притом одни лишь старушки. Но уже на второй день посетителей прибавилось. А вскоре приход стал увеличиваться на глазах. Особенно он вырос и окреп, когда Проханов, используя полицейских, рабочие команды и верующих, доставил на немецких: машинах набор колоколов.
Целая неделя ушла на их установку. Для подъема самого большого колокола по распоряжению коменданта майора фон Грудбаха прислали специальный кран. Правда, Проханов громко ругал нехристей-солдат и даже плюнул им вслед при всем народе, когда они нахально топали по церкви.
Об этом стало известно на другой же день. Уважение к священнику возрастало.
Когда колокола наконец были установлены и основательно закреплены, Проханов сам полез проверять работу. Он внимательно осмотрел все вокруг, оглянулся настороженным оком, а когда убедился, что за ним никто не наблюдает, отвел душу:
— Господи, буду молить тебя, чтоб эти колокола сохранились навечно, как навечно «должна быть и власть, их установившая. — Оп подумал и сказал с горечью: — До чего дожил. Я — русский, а победы желаю немцам. — И снова помолчал. — Да, я русский, но пусть будут прокляты те, кто отнял у меня кусок хлеба. Смутили народ, смешали мысли, заразили вольнодумством, погибели на них нет…
Он обернулся назад и долго неподвижным, невидящим взглядом смотрел на восток. Там то замолкал, то усиливался гром пушек. До линии фронта каких-нибудь сто километров. И вот уже несколько месяцев не двигался фронт ни вперед, ни назад.
Неужто и в самом деле на их стороне сила? Да, зря он выступил в первые годы революции против новой власти. Ведь все равно не верил ни в бога, ни в черта. Так себя загрязнить! Ах дурак, дурак!
Но и сейчас он делает что-то не так. Чует его сердце, плохое творится. Помогай им узнавать о партизанах. А разве перехитришь этого проклятого Федосякина? Засел в лесах, вот он, рукой подать, а ни бомбами его, ни пушками не вышибешь оттуда. Выскочит из лесу, пустит под откос эшелон-другой, покалечит колонну — и опять в лес.
Да, видно, неважные дела у немцев. Оттого-то они стали заигрывать с местными жителями. Организуют в городе театр. И название какое-то пустозвонное — национальный театр имени Войнобойникова. Кто такой этот Войнобойников и что он такое сделал? Уж лучше бы честно назвали — имени Гейне или там Шиллера, или уж, если национальный, так имени Пушкина… Такое всякий поймет. А то Войнобойников…
Ох, осторожно надо действовать. Очень осторожно. Что ему обещанный сан ёпископа, коль головы на плечах не будет.
Проханову было известно, что в отряде Федосякина о нем знают и знают, что люди охотнее идут к нему, чем в театр имени Войнобойникова
Впрочем, в этот смехотворный театр никто не ходит, потому что боятся комендантского часа. Если опоздаешь хотя бы на полчаса, могут если не расстрелять, то тюрьма обеспечена наверняка.
Невеселы были его мысли. Однако это не мешало дать строгий Приказ звонарю утром и вечером звонить во все колокола, взывая к прихожанам, чтобы слышали все: «Пожалуйте к нам, люди добрые. Помолимся богу, восславим господа во имя грядущих побед».
Чьих побед, обычно не уточнялось: понимай как знаешь.
Приходилось крутиться. И все-таки, как бы там ни было, о животе своем Проханов не забывал. Зиму оп провел безбедно, прихожане оказались на редкость щедрыми.
Правда, вокруг нового священника увивалось много женщин. Но тут же отходчивые прихожане решили: по хозяйству помогают. Все-таки мужчина, а за мужчиной, как известно, нужен глаз да глаз. А ежели кого и пригреет ночью, так что за беда: у отца Василия семеро по лавкам не бегают. Мужчина он в силе, пусть себе устраивается как хочет.
Не забывали о священнике и немцы. Нет-нет да и подбрасывали ему кое-что из припасов: то муки подвезут, то крупы, то овечку подкинут, а другой раз и канистру со шнапсом сбросят.
Был случай, когда Проханов получил чистый спирт, больше тридцати литров. Как выяснилось, его послал лично советник за письмо, которое переправил ему Проханов со своим человеком.
В том письме содержались довольно важные сведения. Важные для немецких властей, а ему, Проханову, они ничего не стоили — никакого риска. Он случайно подслушал разговор своего конюха с неизвестным человеком.
Конюх неосторожно проболтался, будто собственными глазами видел, как три подводы, нагруженные всякими продуктами, отправлялись в балку, что находилась примерно в пятнадцати километрах от города.
