— Придешь домой — выверни все карманы. Кажется, я их тебе не зашил. Не забудешь?
И тот, кто похитрее, смекнет, про какие карманы толкует портной.
Бредут друзья по полям. До вечера еще далеко. Теплый ветерок просится за пазуху, и, когда поднимаешься на склон, приходится расстегнуть пиджак. Еще чуть-чуть повыше — и весь Паграмантис как на ладони. Нос, за зиму наугощавшись табаком, салом да квашеной свеклой, ощущает новый, приятный, струящиеся по склонам запах первых цветочков. Там и сям желтоватые, коричневые почки, словно это разбежавшиеся стайки цыплят. Портной срывает все новые и новые цветы, все пестрее у него букет, не может нарадоваться, и сам весь он разукрасился цветами. Мастер забирается все выше, оставив друга далеко позади. Если не окликнуть его, так один и уйдет.
Бывают минуты в жизни мастера, — Кризас это отлично знает, — когда его приятель любит отделиться от него, побыть наедине со своей седой головой. Если подойдешь к нему совсем близко, увидишь, как по его лицу блуждает улыбка, но чаще всего мастер шагает сурово, поджав губы.
Что это там? Уж не черт ли покусывает мастера за ляжки? Нет! Видит Кризас — и Девейка остановился, опираясь на посох. Стоят оба приятеля. Прямо им в объятия несется стайка девушек.
Эх, вот щебечут ласточки, радуясь ясной погоде! Все босые, простоволосые, с веночками; кажется, они, как и цветочки, еще недавно прятались, прижавшись к земле, но вот расцвели, поднялись и понеслись вдаль.
Мастер раскидывает руки, поднимает посох — настоящее пугало. Хватает ближайшую девушку в охапку:
— Ага, попалась, воронушка! Ага, помаши теперь крылышками! Эй, швец, хватай другую, общиплем перышки, сварим! Увидим, чье мясо вкуснее — у старух или у молоденьких.
Кризас там, внизу, тоже задержал двух девиц и тоже кривит приятелю:
— Не учи, сам знаю! Я тоже не лыком шит.
— Эх, вырвалась. Стой, стрелять буду! — Мастер прикладывает к плечу посох, как ружье, но девушки с хохотом бегут врассыпную. Наконец, подразнив стариков издалека, всей гурьбой подходят к ним. Кризас вежливо снимает свою разукрашенную шляпу, кланяется.
— Здорово, литовские руточки! Чего летаете, чего жужжите, как пчелки? Не прячьтесь, покажитесь, которая из вас самая пригожая? — Кризас вглядывается в каждую, пожимает им руки, надолго задерживая в своей ладони.
— А вот эта! — внезапно приблизившись, мастер хватает сзади одну из них. Девушка проворная, как вьюн, — сразу выскальзывает из рук.
— Все пригожие, одна другой краше, словно лилии из сада девы Марии.
— А ты — что терн, — язвит мастер, все любуясь девушками.
— Ты стой себе и грызи ус, тоже нашелся — табачный куст! — не остается в долгу портной. — Вот это литовские девушки: прачки, грабелыцицы, ткачихи, стряпухи. Не нагляжусь, словно на цветочки, не на нюхаюсь! — И он втягивает ноздрями воздух, понимай, нюхает.
— Нос у тебя дырявый! — насмехается приятель.
— А тебе хоть хвост салом намажь, все равно не угодишь, — отбривает портной.
Девушки — хи-хи-хи на эти Кризасовы слова, все друг за дружку забегают, все друг за дружку голову прячут.
— Чего вы гогочете, как прусские гуси? — Сам мастер тоже смеется, переводя взгляд с одной на другую. — Гляжу и никак не припомню, не впервые ли всех вижу! Эту, большеглазую, — тычет он посохом, — уже где-то встречал. Покажись! Как же, тот самый носик.
— Все нынешнего урожая. Мастер, как ты думаешь, прошлый год их еще не было? Мы тут с тобой гуляли в праздник тела господня — ни одной ягодки не нашли.
— Они после того большого дождя выросли. Вот те две — бутончики, еще как следует и не распустились..
— Ох вы, горошины китайские, как же быстро растете! Ну, ты, заячья губка, чего от меня прячешься? Подходи, от меня не удерешь, не гляди, что хромой: если побегу — черепаху обгоню.
— Да ну, — говорит румяная русокосая.
— Да ну — баранку гну. Как кофточка, хорошо я тебе сшил? Выросла уже. Вот сдобная! Как на дрожжах подходишь!
— А мне, дяденька, когда сошьете? — спрашивает одна, с остреньким подбородком. — К троице обещали!
— И меня, дяденька… обманули.
— Вот как, они меня дяденькой называют! Я еще собирался кое-кого выбрать и приручить, а они кавалера дядей кличут! Для одной ладно шью, для другой складки укладываю — вот, думаю, третья моя будет. Прошел мой срок, остался мне, старику, только борща горшок! Что мне, одинокому, делать, ай-яй! — Сложив руки, показывает Кризас, какой он разнесчастный.
— А ты в петлю полезай! — встревает мастер. — Мне борщ достанется.
— Сегодня не полезу, до завтра обожду. Что тут скажешь — живьем в землю не ляжешь. Обошью всех девиц, наряжу, как куколок. На то я и родился. А как замуж пойдете, на свадьбу позовете?
— Позовем, позовем! — шумно откликаются девушки.
— Пошли, боже, мне паренька, — попрошу Кризутиса на скрипке поиграть.
— Кризас, сегодня твоя ярмарка! Вижу, что я тут лишний, — печально говорит мастер, — не нужны им ни мои сундуки, ни лари. Одряхлели мои руки…
— И впрямь, что ж это мы! Про дядю мастера забыли; если кто из нас замуж пойдет — обоих вас на свадьбу позовем.
— Обоих, обоих!
— А, теперь позовете, когда сам напросился! Может, я многим из вас зыбку мастерил, — вот, какие вы сосенки! Есть где ветру разгуляться. Не одной еще: придется и кровать сколотить. От меня, доченьки, не отвертитесь. Проживу, на вас работая, хоть в гробу, а проживу! — И, словно сообщая великую новость: — А знаете, я себе гроб смастерил…
— Ой, дяденька, зачем такие ужасы! — морщатся девушки, и глядя на них, на их молодость и впрямь как-то не хочется смерть за бороду таскать.
— Хе-хе, испугались или меня, старого чурбана, пожалели? Смерть горшком не накроешь, Вам-то, мотылечки, что, перед вами еще целое лето. А наша с Кризасом песенка спета. Жена говорит — подыхай, дети — загибайся, другие — лопни, а мне еще приятно хоть денек протянуть… Помнишь, швец, и мы с тобой по этим косогорам когда-то как на крыльях летали.
А вот гляжу сегодня, что для меня эта горка все круче да круче… карабкаюсь, карабкаюсь, и все ей конца нет. А молодому, что зайцу через грядку сигануть. Вот какое дело! Созрел, так уж и слушай, не точат ли где косу…
— Мастер, я твоей песенке не подпеваю. Я еще свою песню затяну! Ой, не сдамся, пока вот у всех у них не спляшу на свадьбах.
— Если ты так — и я не иначе: пока у швеца на свадьбе не станцую — на доску не лягу!
— А вы, растяпушки, разве не догадываетесь, чего это старик все меня вам подсовывает? — указывает портной на мастера. — Ведь он сам трех дубков растит..
— Правильно говоришь: загляделся на молоденьких и позабыл, что у самого сыновья. Кто хочет ко мне в сношеньки?
— Я, я! — кричат все наперебой.
— Ну, кто же кота в мешке покупает! Ведь не знаете, кого оженю.
— Все равно, дяденька, Йонас, Симас и Андрюс — все трое для нас хороши.
— На то я и мастер! Вишь, щебетуньи, и по именем знают. Пришлю сватов. К которой, Кризас, как на твой взгляд, а?
— Ко всем!
— Я не шучу — хозяйка мне нужна. Девушки, вскружите голову моему Симасу. Он самый старший, — пора ему, а девок боится. Ты, Микаселе, ладно? — Мастер берет за талию румяную толстушку, будто спелый сноп пшеницы.
— Ладно. Только нет у меня, дяденька, счастья. Третий год сватов поджидаю, ни одного не прогнала; уж, должно быть, останусь в девках. Если б знала я какую травку или молитву, чтоб счастье мне принесла… Нигде ее не найду. Не выйдет у меня и с Симукасом.
— Девушки-красавицы, у кого в сей юдоли слез счастья нет — ко мне обращайтесь. Хотите, я вам рецепт выдам. — Кризас запускает руку куда-то глубоко за подкладку, копается там и вытаскивает ворох бумаг. Часть засовывает обратно, один листок закладывает за отворот шляпы, а маленькую длинную бумажку, действительно похожую на рецепт, зажимает в губах, пока приводит в порядок свою одежду.
— Рецепт на долгое счастье, — повернувшись к солнцу и отставив бумажку на всю длину руки, читает портной, — выписан из книг совести. Слушайте внимательно! Возьми пять ложек покоя, десять ложек терпения, пятнадцать ложек трезвости, двадцать целомудрия, сто пятнадцать покорства и самопожертвования. Все истолки в ступке истинной веры с зернышком силы, добавь ложку надежды, подрумянь хорошенько на сковородке на огне любви христианской, досыпь побольше жаркой молитвы и, все перемешав, поставь в светлицу смирения, пока не отстоится, и принимай не жалеючи утром и вечером… — и, подняв глаза над бумажкой, Кризас кончает наизусть — А увидите тогда, сестрицы, что нет лучшего снадобья для духа и плоти. Аминь.
