— Не ссыте! Нету собаки, — мотнул он головой, проходя за ограду. — Дядь Толь! — крикнул он, оказавшись во дворе. — Ты дома?

— Кто там глотку дерет? — послышался голос из небольшого сада, заросшего сливовыми и грушевыми деревьями, под кроной которых расположился стол с лавками. — О! Алеха! Племяш, ты какими судьбами? — Дядька Патласа сидел за столом, в компании какого-то бородатого и давно нестриженого мужика с мутными глазами. Перед ними стояла нехитрая закуска, большей частью с собственного огорода — лучок, зелень, редиска, раскрошенная булка серого хлеба и трехлитровая банка с какой-то мутной белесой жидкостью — скорее всего брага. Из раскрытого настежь окошка, выходящего в сад, доносились звуки, идущие из старенького телевизора. — О, да ты и не один. Кореша твои? — Дядька ткнул в нас покалеченной рукой с двумя оставшимися на ней пальцами.

— Кореша, — подтвердил Патлас. — Серега и Ленька…

— Проходите к столу, гости дорогие! — Дядька развел руками. — Не топчитесь у входа! Чем богаты…

— Суки, бля! — Неожиданно поднял на нас мутные глаза бородатый мужик. — Просрали страну, козлины! — Его язык ощутимо заплетался, было видно, что бородач успел уже нарезаться с самого утра.

— Коля, да успокойся ты! — прикрикнул на него дядька Патласа. — Вот как раз они-то ничего еще просрать не успели! Молодежь…

— И эти просерут, дай только срок! А мне с голоду из-за них пухнуть?

— С весны зарплату в его шараге не выдают, — пояснил дядя Толя. — Озлобился Николай… А кто сегодня не озлобился?

— Есть деньги, сопляки? — Коля неожиданно и резко поднялся с места. — Мне только семью накормить…

— Так, Коля, тебе хватит уже! — Дядька Патласа мягко выдернул из рук бородача кружку с брагой. — Иди домой поспи… — Он подтолкнул Николая в спину, направляя к соседскому дому.

— Ы-ы-ы ты-ы-ы с ними? — нечленораздельно прогудел мужик, выбираясь за околицу. Его протяжный рев слышался ее некоторое время, а потом затих.

— Садитесь, пацаны, — произнес дядька.

— Действительно нечем семью кормить? — спросил Патлас, падая на лавку.

Мы тут же пристроились рядом.

— Да нету у него никакой семьи, — отмахнулся дядька. — А с работы его так и так за пьянку бы выперли. Колдырит вторую неделю, уже и мне весь мозг вынес… А в общем он-то прав, куда идем, а главное зачем? Неужели так плохо у нас было? — Дядька тоже был «слегка» навеселе и не прочь потереть за жизнь. — Вот вы, пацаны, скажите? Вам же дальше в этом говне жить?

— Да устаканится все, дядь Толь! — оптимистически заявил Патлас. — Просто время нужно — сразу даже кошки не родятся!

— Знать бы сколько, — ехидно усмехнулся дядька, разливая по кружкам брагу, — я, по-моему, столько не проживу!

— Ты, дядь Толь, прямо, как Серега! — заржал Алеха, указывая на меня пальцем. — Ему тоже знать хочется — когда?

— Зря ты, Алеха, ржешь! — на полном серьезе произнес дядька Патласа. — Он-то как раз и понимает, чего вам, долбодятлам, не понять!

— Чего же это нам не понять? — Прищурился Алеха.

— Что бисера в том свинячьем дерьме, что перед вами постоянно мечуть — нету нихуя! — жестко произнес дядя Толя. — И, как это водится у нас в России испокон — простой народ опять жестко наебуть! — Дядька поднял со стола кружку с брагой и осушил её в два мощных глотка, а затем вытер губы тыльной стороной ладони. — Извиняйте, хлопцы, что так в лоб и без излишних политесов. Привыкайте — вам в этой стране жить еще!

— Ну не все ж так плохо, дядь Толь? — возразил Патлас.

— Пока — нет, — отозвался тот, — но, помяни мое слово — мы все еще хлебнем! А чего вы не пьете, пацаны? — Обвел он нас осоловелым взглядом. — Не русские что ли?

За четыре часа, проведенные в гостях у дядьки Толяна, мы успели основательно накушаться его слегка недобродившей брагой. Пару раз мы порывались уйти, проверить, не нагнал ли наш паровоз отставание, но дядька каждый раз нас останавливал, подливая еще браги.

— Пацаны, у меня глаз набитый, — говорил он, проглатывая очередную кружку, — всю жизнь у железки обитаю. — Из сада, где мы засели, действительно было видно железнодорожные пути. — Так еще ни один пассажирский мимо нас не проходил. А если пройдет, то до вокзала — рукой подать! Успеете…

К исходу пятого часа, нам кое-как удалось вырваться из его цепких рук. Мы вышли за ограду, и потопали в сторону вокзала. Земля передо мной слегка раскачивалась, а предметы двоились — количество выпитого, невеликая закусь и жара делали свое дело. Мои дружбаны выглядели не лучше. Зашли в гости, твою мать!

Едва мы оставили за спиной дом бородатого соседа, как нас кто-то окликнул:

— Стоять, засранцы!

Я оглянулся: со двора на дорогу, покачиваясь и вращая глазами, выбрался бородач, сжимающий в подрагивающих руках охотничью двустволку.

— Стоять, я сказал! — проревел бухарик, и пальнул из ружья над нашими головами.

Я испуганно присел, как и оба моих приятеля — от свиста разлетающейся в стороны крупной картечи даже хмель из башки вышибло.

— Карманы… — прохрипел бухарик. — Вывернули! — резко крикнул он, направив на нас стволы берданы. — Бабло гоните! Мне семью кормить…

Договорить он не успел, поскольку подошедший к нему со спины дядя Толя, огрел с размаха своего соседа по черепушке поленом, которое притащил с собой. Бородач рухнул на землю, как подкошенный.

— Живые, пацаны? — поинтересовался он у нас между делом, поднимая с земли двустволку. — Надо же, а я думал, что он её давно пропил…

— Живые, дядь Толь, — ответил за всех Патлас. — Обосрались только чутка…

— Ну, эт дело поправимое, — отмахнулся он. — Идите, побыстрее отсюда, пока ментов нет. А то не уедете в свой Владивосток.

Мы, не сговариваясь, со всех ног бросились в сторону вокзала. Нарываться на очередные неприятности совсем не хотелось.

Из вязкого сонного забытья я вынырнул на какой-то долгоиграющей стоянке. Голова немного потрескивала, но, по сравнению с бодуном после выпускного, самочувствие было вполне терпимым. Вот только мочевой пузырь уже лопался от переполнения — шутка ли, проспать без задних ног больше суток? Я поднял голову и огляделся — пацаны спали, как сурки, развалившись на полках купешки. За окном — темнота, разгоняемая вокзальными фонарями. Стука колес не слышно, вагон не раскачивается — значит, точно на стоянку встали. Одно верхнее место оказалось свободным, то ли вышел кто-то, пока мы дрыхли, то ли не садился. Хотя, наверное, первое… Чтобы в летний сезон оказались пустыми места в поезде, следующим к морю? Да не поверю ни в жизнь! Проводники на этом делают хорошие бабки, подсаживая безбилетников «за долю малую».

Вставать не хотелось, но мочевой пузырь уже трещал. Я подорвался с места и вышел из душного купе, воняющего застарелым перегаром. Из открытых окон тянуло свежей ночной прохладой, запахом пропитанных креозотом шпал и угольным дымом. Я с наслаждением вдохнул эти железнодорожные запахи, знакомые каждому, наверное, с самого детства. Именно так пахнут приключения, связанные с путешествиями. Именно так пахла для меня самая настоящая свобода… Все портили только непереносимые позывы к мочеиспусканию. Я дернулся к туалету, но он оказался заперт. Твою, сука, мать! Уссусь ведь сейчас! Я стремглав побежал в другую сторону коридора, туда, где находилось купе проводника и второй туалет. Купе проводника оказалось пустым, а туалет, так же, запертым. Я поспешно ломанулся на улицу.

— Какая станция? — спросил я у проводника, спрыгнув на землю. — Сколько стоим?

— Облучье, — равнодушно отозвался проводник, взглянув на часы. — Осталось пятнадцать минут.

— А туалет?

— Санитарная зона… — буркнул он.

«Бля! Не дотерплю! — Пронеслась в моей голове мысль. — Будь, что будет!»

И я, «зажав причиндалы в кулаке», словно сайгак понесся, перепрыгивая через шпалы и рельсы, в самый дальний и темный уголок вокзала. Благо, ночь на дворе!

Скинув давление, грозившее вот-вот излиться из ушей, я вздохнул с облегчением и вернулся к вагону.