Пока я искал ручку с бумажкой, чтобы накропать текст песни и основную мелодию, Илья вернулся к микрофону:

— Я голоса других планет

Услышал за столом в обед

Поглощая за столом

Два блюда из макарон

Затем в небе пролетел ТУ

И макарон застрял во рту

И я не подозревал,

Но голос внутренний сказал

Ты ожидай

В вечерний чай, в вечерний чай

Посетит тебя, посетит тебя

Сила потусторонняя!

(https://www.youtube.com/watch?v=at0QZa85alo)

Ну, прямо в тему песню выбрал! Сейчас-сейчас посетит тебя сила потусторонняя! Дождавшись, когда Илья закончит петь, я подошел к нему и протянул исписанную пьяными каракулями бумажку. Хоть я и старался, но алкогольный передоз сделал свое дело.

- Разобрать сможешь? — спросил я, хотя мог и не спрашивать. По мере чтения лицо молодого музыканта вытягивалось. Ну да, хоть он еще и не ведал, что напишет эту, известнейшую свою песню, даже удостоенную запечатления на двухтысячной купюре, но он однозначно что-то почувствовал.

— Что это? — прошептал он в волнении.

- Можешь считать это приветом из будущего, — туманно произнес я и подмигнул парню. — Харе балдеть, надо всколыхнуть эту аморфную массу! — Я вновь впрягся в гитару, и брякнул по струнам. — Пацанам покажи — и к микрофону! — распорядился я, а опешивший Лагутенко беспрекословно мне подчинился. Пока он шушукался с пацанами, я потихоньку наигрывал известный мотив. Наконец Илья вышел к микрофону, а парни постепенно встраивались в мелодию. — Давай, Ильюха! Жги! — крикнул я.

И Лагутенко запел:

— С гранатою в кармане, с чекою в руке,

Мне чайки здесь запели на знакомом языке.

Я подходил спокойно — не прятался, не вор,

Колесами печально в небо смотрит круизер.

Когда туман растаял и проныла луна,

Со смены не вернулась молодая жена,

Вода отравится, погаснет свет, утихнет звук.

К тебе я больше не вернусь — такой теперь я друг.

Уходим, уходим, уходим,

Наступят времена почище,

Бьется родная, в экстазе пылая,

Владивосток две тыщи.

В объятиях полупьяных женщин гибли моряки,

Тельняшки рвали и кололи прямо на груди.

Но сердце остановится, не будет слышен стук.

Ты свой последний танец танцевал уже без рук.

Быть может, откопают через тысячу лет

В фантиках жвачки и осколках монет,

Где вылизан весь берег, не дошел до волны,

Где рельсы вылезали из кармана страны.

Уходим, уходим, уходим,

Наступят времена почище,

Бьется родная, в экстазе пылая,

Владивосток две тыщи.

Уходим, уходим, уходим,

Наступят времена почище,

Бьется родная, в экстазе пылая,

Владивосток две тыщи.

Уходим, уходим, уходим,

Наступят времена почище,

Бьется родная, в экстазе пылая,

Владивосток две тыщи.

Уходим, уходим.

Уходим, уходим, уходим.

(https://www.youtube.com/watch?v=nj5nuYYrZvg)

Уходим, уходим.

Уходим, уходим, уходим…

Да, уходим… Пора. Пока звучали слова песни, я подал знак Зябликову, избавился от гитары и незаметно утек со сцены. Уже у самых дверей я обернулся и поймал вопросительный взгляд Ильи. Показав жестом «играйте типа, я ща вернусь», мы вместе с майором вышли из красного уголка. В кабинете Филиппыча мы вновь уселись друг против друга.

— Ты чего, Вадимыч, сорвался, как ужаленный? — поинтересовался мент. — Так душевно сидели! — попенял он мне. — А лабухи действительно из этих пацанчиков знатные получатся.

- Уж поверь мне — получатся! — кинул я. — Жаль, что не так быстро, как им того хотелось бы, и не так просто… Но ничего в нашей жизни так просто не дается… Тебе ли не знать, ментяра?

— Ну-да, ну-да, — китайским болванчиком закивал Зябликов, соглашаясь с моими словами.

- Будь я у себя — взял бы под крыло, помог бы, продвинул… Но, увы, — я развел руками, — пока свои проблемы разрулить не получается. И как это сделать — никакого понимания!

— Тебя отпускать начало, Вадимыч? — поинтересовался майор. — Так давай еще плесну — у нас топлива… — Он развел руками, намекая на кабинет, затаренный ящиками с бухлом под самый потолок. — Упиться!

- Это не выход, Степа. — Я печально качнул головой. — Не буду же я постоянно ходить вечно молодым, вечно пьяным… Да и пацану, ну… мне… тоже жить надо… развиваться… Я ж не знаю, каким способом к нему в башку попал. И почему наши личности обособленно друг от друга держаться, а не сливаются в единое целое? По идее, мы — это один и тот же человек. И если с этим не разобраться — может и какой-нибудь пространственно-временной парадокс случиться…

— Это, типа, убей своего дедушку в прошлом и не родись? — расшифровал майор.

- Ну, типа того, — согласился я. — Как оно отразиться на моем вероятном будущем — хер его знает? Лучше поостеречься… Так что, пора мне, Степа! Я попрощаться хочу…

Майор судорожно сглотнул, словно продавливая вставший в горле ком, и неуклюже обнял меня, похлопав руками по спине. Из его глаз, как он не пытался сдерживаться, покатились по щекам скупые мужские слезы.

— Сережка… — сиплым прерывающимся голосом произнес он, отпуская меня. — Ты мне, можно сказать, новую жизнь подарил… А я…

- Забей, Филиппыч! — строго прикрикнул я на расчувствовавшегося мента. — Запомни главное, действуй по строго намеченному плану! И не вздумай налажать! Разгул криминала в ближайшие годы будет такой… Вашего брата пачками в белые тапки обувать будут! Чтобы не вздумал сдохнуть! Это я на тот момент, если не встретимся больше…

— Сережка… — вновь кинулся мне на грудь Зябликов. — Сука, да как же тебе помочь?

- Себе помоги! — я отодвинул майора и пристально посмотрел ему в глаза. — Следи за собой и будь осторожен, Степа! Жену береги! Пацанов! И настоящих мужиков из них вырасти, таких, как сам! Вот и сделаешь мне подарок… Да, кстати, — опомнился я, — аппаратуру из красного уголка музыкантам подари, может это поможет им побыстрее обрести свое место. Ну, вроде, все сказал… Давай, Степа! — Я крепко пожал майору руку, и мы еще раз обнялись. — Я сейчас пальцами щелкну, — предупредил я Зябликова, и мы с тобой резко протрезвеем, как будто и не пили вовсе… Чего мне молодому сказать — знаешь. Готов?

— Давай! — обреченно махнул рукой майор.

А я прищелкнул пальцами…

Ясное сознание и обладание собственным телом вернулось мощным толчком, словно какая-то Высшая Сила, легко, словно несмышленого котенка, взяла меня за шкирку и хорошенько встряхнула, напрочь выбив из меня уже осточертевшее суточное опьянение. Я покачнулся, схватившись за край стола, возле которого стоял, а после медленно опустился на скрипучий стул. Рядом со мной, ошарашено хлопая зенками, стоял майор Зябликов. Трезвый, словно стеклышко!

— Охренеть… — только что и смог выдавить он из себя. — Ну, ты, Вадимыч, и фокусник, ядрена кочерыжка! Вадимыч? — Он взглянул мне в глаза и моментально вспомнил, что мой «сосед» спрятался в глубинах моего сознания, и ответить никак ему не сможет. — Сережа? Ты как, парниша? — спросил майор, по-отечески погладив меня по голове.

— Хорошо, Степан Филиппович, — ответил я, — даже голова не болит.

— Слушай, а ты что-то помнишь… Ну, из того, что с тобой происходило? — осторожно осведомился майор.

— Не все, — честно признался я. — Вырубало меня время от времени, слишком много выпил.

— Но основное понял? — напрямую спросил Зябликов.

— Понял, не дурак же, — пожал я плечами. — В май башке, — я постучал себя кончиками пальцев по лбу, — кто-то поселился… Причем этот кто-то утверждает, что это я сам, только более взрослый… А, его фокусы, как вы их только что назвали, просто выносят мозг! Скажи кому — сразу в дурку законопатят…

— Вот! Правильно мыслишь, Сергей, — довольно кивнул майор. — Об этом лучше «забыть» и держать язык за зубами. Если вдруг появиться желание об этом поговорить — приходи, обсудим, как Вадимыч говорил, с толком и с расстановкой. — Зябликов вытащил из пишущей машинки чистый лист бумаги и быстро написал на нем: «майор Зябликов Степан Филиппович, начальник Советского отделения милиции г. Владивостока», а рядом приписал три номера телефона. — Это — телефон дежурного, это — мой служебный, это — домашний. Звони в любое время дня и ночи! Не стесняйся! Я тебе… то есть ему… но он вроде, как бы и ты… — совсем запутался майор. — Короче, звони по любому поводу! Не потеряй! — Он засунул сложенный лист в нагрудный карман моей рубашки и заботливо застегнул его на пуговичку. — Бывай, Сережа…