— Bang, say da da da da! — прокричал он в микрофон, подзадоривая толпу. — Tell me yes and let's feed the fire!

И понеслось! Музыка стеганула по ушам, поднимая и без того взвинченное дурью настроение до неведомых высот. Я словно слился с музыкальным ритмом, растворившись в нем без остатка! Что и говорить, музыка — страшная сила! Трибуны тоже неиствовствали, истошно подпевая и безбожно коверкая иностранные слова — с английским языком в нашей глубинке всегда было туго. Но пацаны на сцене сумели раскачать наше болотце: жиденькая цепочка стражей порядка едва справлялась с теми, кто пытался прорваться поближе к сцене, а то и вовсе на нее залезть, чтобы слиться с любимыми звездами в музыкальном экстазе.

Никто из артистов не заметил, как на сцене появился неожиданно пришедший в себя немец Ганс. Он словно метеор пронесся по подмосткам, цепляя непомерно большими кирзачами многочисленные провода. В итоге он подпрыгнул и сбил с ног солиста — патлатого Андрюху. Кепку немцу, похоже, снесло основательно. Но самое смешное — солист свалился, а звук его голоса продолжал доноситься из колонок еще некоторое время, пока заведующий фонограммой не догадался отключить звук. Андрюха барахтался, обрывая провода и пытаясь столкнуть с себя вновь отключившегося Ганса.

Над стадионом повисла нехорошая тишина. Нам с Алехой, стоящим подле сцены, было хорошо видно, как по рядам собравшихся прошла «волна». Люди, пришедшие на концерт, а некоторые и вовсе, отдавшие последние деньги, чтобы сходить на столичных звезд, с недоумением переглядывались. Трибуны сначала тихо загудели, словно неосторожно разбуженный улей со злыми пчелами, а потом раздались невнятные недовольные выкрики и возмущенный свист.

Менты, стоявшие в оцеплении, ощутимо напряглись — «волны», пробегающие по недовольным трибунам их основательно пугали. И они, лучше кого-либо представляли, во что может вылиться столь маленькое недоразумение, приключившееся с заезжими артистами.

— Это чего, братва, — разорвал неясный гул, царивший на трибуне стадиона, низкий рев одного из зрителей — мощного мужика-заводчанина, — нас тут наебать собрались?!

Толпа загудела сильнее, видимо, с нелицеприятным высказыванием в адрес залетных «звезд» многие были согласны.

— Так выебываться под музыку и я могу!!! — продолжал надрываться работяга, рванув на груди клетчатую рубаху. — А чего?! — он развернулся к трибунам. — Просто ебало разевай за такие-то бабки!!! Нас тут чего, за идиотов держат?!

— Правильно, Федька, — поддержали его из толпы, — пусть нам бабки вернут! А то…

— Точно, пусть бабло обратно гонят!

Первым, кто среагировал на такую реакцию зрителей, оказался бородатый директор.

— Хватайте инструменты и валим! — заорал он на своих «артистов». — Пошевеливайтесь, уроды!

Уроды, умудрившиеся обосраться при всем честном народе, пришли в хаотичное движение, суетливо хватая инструменты и стаскивая их в стоявший рядом со сценой автобус. Они падали, запинаясь о провода и колонки, пытаясь поскорее утащить со сцены весь свой скарб, и это не осталось не замеченным на зрительских трибунах.

— Народ, да чего же это делается-то, а?! — громко заорал все тот же давешний работяга в клетчатой рубашке, обращаясь к собратьям «по несчастью». — Они же с нашими бабками съебаться хотят!!!

— Да ну нах! — заорал, вскочив на ноги плюгавенький мужичок, перекрикивая клетчатого. — Хер им, а не наши бабки! Бей их, мужики!!! — И, перескакивая через головы, первым помчался к трибунам, увлекая за собой обозленную толпу.

Трибуны всколыхнулись, и вязко-тягучей массой выплеснулись на футбольное поле.

— Валим, Серега! — опомнился первым Алеха, оттягивая меня от сцены в сторону парковой калитки. — Сейчас тут такой пиздец начнется…

— Ходу! — Я попятился, не переставая следить за стремительно приближающейся толпой. — Нахрен нам такие проблемы не нужны! — Мы успели выскочить в парк в самое последнее мгновение.

Милицейское оцепление было сметено с пути в мгновение ока, да и сами стражи порядка были целиком на стороне пылающих праведным гневом земляков и препятствий для свершения «священного правосудия» не чинили. Да и попадать под горячую руку им не очень-то хотелось. А дальше для залетных «разводил» начался настоящий ад…

[1] 15 марта 1990 М.С. Горбачев стал первым и последним президентом СССР

Именно этого дня я ждал всю свою «сознательную жизнь». Ну, по крайней мере, класса с восьмого — уж точно. И вот этот день настал! Я, в который раз взглянул на железнодорожный билет, который купил накануне. Да, сегодня я стану по настоящему свободным! И вырвусь, наконец, из-под тотального контроля своих родителей! Особенно матушки… Нет, не подумайте, чего, свою маму я любил, но то, что она, как через чур заботливая наседка старалась оградить меня от надуманных опасностей — раздражало до зубовного скрежета. Мне запрещали ночевать у моих друзей и однокашников и таскаться с ними по улицам позже девяти часов вечера. Всегда! Даже во время летних каникул! И даже в десятом классе! Они вынуждали меня придумывать разные увертки, чтобы хоть чуть-чуть потусить с приятелями и девчонками теплыми летними вечерами, подергаться на танцах под «Ласковый май», «Мираж» или «Ламбаду».

Зачастую от родительского гнева меня спасало лишь одно — занятия спортом. Несколько лет подряд я посещал спортивную школу… Вначале я пробовал играть в футбол и хоккей, но из-за жестокие зимних морозов, заставляющих мои обмороженные нос и уши частенько чернеть и распухать, хоккей я бросил. А поскольку в нашем поселке футбол и хоккей были взаимозаменяемы от времени года — команда была одна, да и вел тренировки один и тот же человек, завязать пришлось с хоккеем и футболом одновременно.

После этого я надолго подружился с баскетболом. И вот тут-то мне несказанно повезло: в силу некоторых причин тренировки баскетбольной команды проходили довольно поздно и заканчивались в одиннадцать, а то и в половине двенадцатого ночи. Чтобы мне их посещать, классе в седьмом я выдержал настоящую войну с матушкой. Но тут вмешался тренер, живший практически по соседству и которого мои домашние прекрасно знали. Он-то и пообещал матушке, что будет ежедневно после тренировки провожать меня домой. И это обещание он выполнял почти два года. Так что в старших классах, иногда, я на вполне себе законных мог появляться дома поздно, типа с тренировки. А поскольку за предыдущие годы мои родичи попривыкли к моему постоянно позднему возвращению, то уже никаких вопросов и не задавали. Тренер тоже оказался мужиком, что надо, и на мои редкие прогулы смотрел сквозь пальцы.

Ну а самым светлым временем я считал свои довольно-таки частые поездки с командой по всевозможным спортивным соревнованиям, проходившим далеко от родного дома, а уж про летние спортивные лагеря я вообще молчу. Хоть и гоняли нас там тренера до седьмого пота, но, свободнее, чем там, я себя нигде не чувствовал.

Я вновь посмотрел на свой билет в новую, свободную жизнь, где мне никто не станет диктовать и навязывать свои условия. И я смогу жить и действовать так, как считаю нужным. Правда, для этого пришлось основательно потрудиться и выгрызть зубами золотую медаль! А ведь могли и прокатить, сколько таких приколов. Но зря я, что ли, горбатился над учебниками десять лет? Аттестат с отличием пока еще что либо, да значит! По крайней мере, считай, что поступил, только документы подать… Я забросил красную корочку в карман сумки вместе с билетом и паспортом и застегнул молнию. На дно сумки бросил пачку почетных грамот за участие в многочисленных учебных олимпиадах, на которых частенько выхватывал призовые места. Это тоже будет хорошей прибавкой «к пенсии», то бишь, к медали. Ну и разряд по баскетболу тоже пригодится — скажите, в каком институте нет баскетбольной команды? Так что я отправлялся покорять большой мир во всеоружии, и возвращаться домой не собирался. Разве только на каникулы. Закинув в сумку нехитрый мужской скарб: трусы, носки, рубашки и мыльно-рыльные принадлежности, я присел на кровать. Как говориться, посидеть на дорожку.