— Леон Генрихович, я уважаю вас, как специалиста в медицине и не лезу со своим уставом в ваш, так сказать, монастырь. Но определять наказание для моих кадет буду я сам. Оно пройдет в полном объеме и так, как я объявил. Ваше дело проследить, чтобы кадет не умер во время порки и сразу после нее.

— Я протестую.

— Ваше право. Можете направить его как положено, в письменной форме на имя начальника Корпуса. — Кадет Вотан, нам вас целый день ждать? Раздевайтесь!

— Как раздеваться?

— Вы что же, даже раздеваться не научились? Сержант Смирнов проведет с вами соответствующее занятие.

Ярослав покраснел и принялся раздеваться, стараясь не смотреть на строй. Его страх был напрасным, лица однокашников были мрачно сосредоточенными, без тени улыбки. Каждый понимал, что наказание чрезмерное, и что в любой момент сам может оказаться на месте Ярослава.

Сложив одежду на табурет, Ярослав остался стоять в одних трусах.

— Кадет, мы не на стриптизе, платить за каждую снятую вещь вам никто не собирается. Раздеться, означает раздеться догола! И не краснейте как девица! У всех присутствующих там то же самое, просто у некоторых размером побольше. Смирнов! Помогите кадету устроиться со всеми удобствами.

Сержант зафиксировал лодыжки Ярослава, вторым ремнем — поясницу. Заставил до боли вытянуться вперед и прикрепил руки к передним ножкам “парты”.

В этом не было никакого садизма: чем меньше подвижность наказуемого, тем меньше риск травм.

В рот Ярославу запихнули кожаный кляп, чтобы не прикусил язык, под скамью поставили ведро. Во время наказания химическим хлыстом у кадет часто происходило непроизвольное мочеиспускание.

— Наказание проведет сержант Бакуничев. Считать удары буду я.

Свист. Удар. Даже заглушенный кляпом, визг Ярослава услышали в самом дальнем уголке роты.

Боль была такая, словно на кожу плеснули кипятком из чайника.

— Сильнее замахивайтесь, сержант. — Посоветовал Суровый. — Задница не голова, чем сильнее удар, тем быстрее урок доходит. — Удары кладите кучнее. И выдерживайте между ударами паузу, пусть лучше прочувствует.

— Разрешите обратиться, товарищ полковник? — Спросил Бакуничев после десятого удара. Идея с наказанием уже не казалась ему хорошей. — Прошу поручить продолжение наказания сержанту Пастухову. Я, кажется, запястье вывихнул.

— Сержант Пастухов? Приступайте.

Пастухов даже не пытался скрыть удовольствие. Будь его воля, он бы бил не наотмашь, а с разбега, вкладывая в удар всю силу инерции.

После второго удара Пастухова, Ярослав обмочился, чем весьма обрадовал своего палача.

Из-за силы удара в хлысте быстро заканчивался яд, приходилось брать следующий. Одной штуки хватало лишь на пять касаний.

После тридцатого удара обычно объявляли “амнистию”. Но в этот раз наказание и не думало заканчиваться. Кадетам стало страшно. Если так жестоко избивают представителя самой голубой из возможных кровей, то что смогут сделать с ними?

Пастухов между тем перешел на спину. Он прицелился и ударил чуть ниже левой лопатки, попав между ребер.

— Товарищ полковник, я протестую! — Взревел Леманн. — Такой удар опасен для мальчика. Ему и от этого будет больно дышать. Требую уменьшить наказание на десять ударов.

— На пять. — Отрезал Суровый. — Сержант Пастухов, будьте внимательнее.

Пастухов стал бить с большей паузой, стараясь хоть так продлить мучения своей жертвы. В результате на один хлыст стало приходиться не пять, а семь ударов. Он даже взмок от напряжения.

— Девяносто два. — Спокойно считал Суровый. — Сержант, смените хлыст.

Когда очередной удар опустился на спину Ярослава, он вдруг выгнулся дугой, даже ремни не помогли. Кляп вылетел из его рта, и истошный вопль услышали все этажи казармы. Что-то явно шло не так. Проняло, кажется, даже Пастухова.

— Товарищ…

— Продолжайте, сержант! — Не обращая внимания на капитана Леманна, приказал Суровый. — девяносто три.

Последние два удара Пастухов нанес без всякого энтузиазма. И от каждого Ярослав орал так, как будто его живьем жгли.

— Девяносто пять. Наказание окончено.

Леон Леманн подбежал к Пастухову, вырвал из рук хлыст и поднес к глазам. На рукоятке зловеще краснела цифра “4”.

— Живее, отвязывай его, остолоп! — Прикрикнул Леманн на возившегося с ремнями Смирнова. — На кровать клади! Осторожнее!

Спина и ягодицы Ярослава были исполосованы хлыстом. И на фоне алых полос выделялись три почти фиолетового цвета.

Леманн выхватил из чемоданчика ланцет, сделал надрез и приложил к нему вакуумную банку. Следовало постараться вытянуть с кровью как можно больше яда. Противоядия от Serpens Jaculus Super Caput существовали. Но были еще опаснее, если не смертоноснее.

Ярослав лишь слабо стонал.

Откачав три банки черной крови, Леон Леманн приложил к ранке кровеостанавливающую губку.

— Дневальный! Звони в лазарет, пусть несут носилки.

— Не стоит беспокоиться, Леон Генрихович, — сказал подошедший Суровый, — Ничего с мальчишкой не случится.

— Не случится?! Да все уже случилось! Как здесь вообще очутился хлыст четвертого класса?! Мальчику, можно сказать, повезло. Пять ударов его бы точно убили.

— Несчастный случай. Такое бывает. Вам ли не знать? Тем более что оранжевый и красный довольно похожи. Особенно в спешке.

— Я имел неудовольствие наблюдать “работу” сержанта Пастухова. Он бы и выстрел из пушки не заметил в этот момент. Замечать такие вещи ваша работа, товарищ полковник.

— Давайте не будем учить друг друга должностным обязанностям, товарищ капитан медицинской службы. Честь имею. Сержанты, стройте роту на занятия.

Иван Архипов, который чувствовал себя хорошо и даже поел бульон, был шокирован, когда на соседнюю кровать положили на живот Ярослава.

— Что с ним? — Спросил Архипов.

— Сам не видишь? — Огрызнулся Николаев. — Арбузов твой товарищ пережрал. Вон какой полосатый.

— Кадет Николаев! Марш мыть лабораторную посуду! — Приказал шедший следом капитан Леманн.

— Ну товарищ капитан, — Заныл дневальный, — что мне, пошутить нельзя?

— На своих похоронах шутить будешь, а у нас тут лазарет. Шагай уже, Бомарше на полставки.

— Товарищ капитан, — обратился Архипов к Леманну, — а можно Ярослава, как меня вчера? Вылечить?

— Нельзя. Кровь защищает его только от того, что создано магией Вотанов. Если бы в хлысте был яд какой нибудь химеры, которых в немалом количестве создавали маги из рода Вотанов, он бы не причинил никакого вреда. Но медуза — житель наших морей уже миллиарды лет. Так что не получится, к сожалению.

— Но вы же маг?

— Маг. Но не бог. Как врач, могу сказать, что смерть моему пациенту не угрожает, а вот несколько недель сильнейшей боли обеспечены. Как маг, думаю, что это карма за то, что Ярослав натворил накануне. Как исследователь, подозреваю, что Ярослав нас еще сможет удивить. Что до вас, кадет Архипов, я продлю ваше пребывание в лазарете на пару дней. Чобы вы присмотрели за своим товарищем. Он не должен есть или пить ничего, что не будет принесено мной или кадетом Николаевым. Не должен брать в руки никаких предметов. Ни-че-го. Вам понятно?

— Это ведь не случайно было, да, товарищ капитан?

— Не знаю, Архипов. Но я передам информацию тем, кто обязательно разберется.

Хоть действия капитана Леманна и уменьшили количество попавшего в организм Ярослава яда, чувствовал он себя так, словоно его раз за разом пропускают через мясорубку.

Несколько часов он кричал, пока не отказали голосовые связки. Все, что он мог сделать — вцепиться зубами в уголок подушки и стонать, как раненный зверь.

Одной из особенностей яда медузы было то, что, несмотря на сильнейшую, подчас невыносимую боль, человек постоянно находился в сознании. И к пытке болью добавлялась пытка бессонницей.

Кровать Ярослава отгородили ширмой, так как прикрыть его наготу иначе было невозможно. Даже прикосновение простыни усиливало страдания.