— Значит так, молодежь, объясняю один раз, потом буду п… применять меры физического воздействия. Ты, рыжий, — толстый палец указал на Ярослава, — трешь мыло и разводишь его в воде и выливаешь на пол. Пока остальные драят все щетками, шваброй сгоняешь грязную воду к туалету и убираешь тряпкой. Вопросы есть?

Взглянув на пудовые кулаки сержанта, кадеты красноречиво промолчали.

Проведя инструктаж, Бобыкин ушел в подсобку. Контроль контролем, а контрольную по холодному ядерному синтезу никто не отменял. Жертвовать карьерой ради целостности черепа очередного недоумка сержант не собирался.

— У-у, свинорыл тупомордый! — Прошипел Ярослав, когда дверь за Бобыкиным закрылась. — Такими темпами мы тут к ночи не управимся.

— И что ты предлагаешь? — Ехидно осведомился Архипов. — Использовать магию?

— Специально для колхозников: любая достаточноразвитая технология неотличима от магии. За теми позолоченными железяками лежит садовый шланг!

Вскоре пол был идеально чист. Что касается доспехов и кубков, Ярослав резонно предположил, что от еженедельной чистки металл ярче не становится, поэтому делать это можно через раз. А раз так, то следует лишь изобразить кипучую деятельность, чтобы начальству не пришло в голову занять их чем нибудь другим.

Идею Вотана поддержали лишь частично. Мальчишки не могли отказать себе в удовольствии подержать в руках настоящее боевое оружие.

— Пофехтуем? Предложил Архипов, любуясь игрой света на гранях клинка. Это безопасно, он тупой.

— Дай сюда, тупица! — Заорал Ярослав, теряя обычное аристократическое хладнокровие.

— Что случилось? — Братья Матвейчевы встали между мальчишками, готовые пресечь драку.

— Этот идиот решил помахать гросс-мессером Франсуа де Монморанси-Бутвиля. — Ярослав поднес к глазам братьев великолепный меч с позолоченным навершием и рукоятью, инкрустированной слоновой костью. Половина лезвия была покрыта вязью рун.

— Красивая вещь.

— Смертельно опасная. Это последний клинок работы знаменитого оружейника Ганса Сумершпергера. Он мечтал создать непобедимый меч и обратился за помощью к знаменитому алхимику и магу Джону Ди, который зачаровал гросс-мессер, нанеся на него руны легендарного Эскалибура короля Артура. Владелец такого меча становился непобедимым в бою, но платил за это высокую цену — умирал насильственной смертью после достижения 27 лет, а его душа навеки оказывалась заключенной в клинке. Меч делал своего хозяина агрессивным и подталкивал к конфликтам.

Проклятый клинок путешествовал от владельца к владельцу, пока в 1620 году не оказался в руках графа Франсуа де Монморанси-Бутвиля — отчаянного смельчака и бретера. Молодой человек вышел победителем из всех дуэлей, но последняя, на Пасху 1627 года стала для него роковой. Он был обезглавлен за нарушение эдикта о запрете дуэлей по личному распоряжению всесильного кардинала Ришельё. Имущество казненного было распродано, а меч купил мой дед Эльзидар.

— Не слышал, чтобы Император славился, как фехтовальщик. — Усомнился Иван.

— А по ушам и не скажешь, что у тебя проблемы со слухом. Эльзидар предпочитал яды. Правда об этом мало кто может рассказать…

Дедуля решил, что игрушка слишком опасна для людей и немного обезопасил. Вот эта инкрустация — не просто украшение — это амулет, сдерживающий силу рун. Убить им, может быть, не убьешь, но можешь сильно покалечить. Такие вещи должны храниться в Облачном Замке под надежным замком.

Единственной радостью, спасающей кадет от желания завыть от показушной подготовки, была долгожданная встреча с родителями.

Как государство ни боролось с семьей, как “прежитком патриархального общества”, полностью уничтожить ее не удалось.

Успешно получилось решить задачу максимальной разлуки родителей и детей. И даже вырастить несколько поколений “иванов не помнящих родства”.

Но после окончания гражданских войн и новых открытий в медицине образовалась внушительная прослойка бабушек и дедушек с большим количеством свободного времени, которое бодрые старики и старушки совсем не желали тратить только на возделывание дачных участков. К тому же кто то должен был все эти соленья, варенья и прочие сельскохозяйственные радости употреблять?

Поначалу родственников просто не пускали к детям, ссылаясь “на дальнее родство”. Но пенсионеры быстро объединились в общественные группы и устроили такой психологический терроризм, что проблему пришлось решать на уровне Государственного совета.

Так что минимум два раза в месяц школьники наслаждались домашней едой, а школьные фельдшеры обновляли запас противодиарейных средств.

Единственной отрадой поборников “дедовской строгости” оставались военизированные учебные заведения с их отпуском два раза в год во время зимних и летних каникул.

Старшина Серёгин, который временно исполнял обязанности заместителя командира первого взвода, вручил грустному Архипову письмо, точнее — распечатку электронного письма, так как получать и отправлять сообщения в обход цензуры кадетам запрещалось.

Иван застыл с листком в руке, в глазах его стояли слезы.

— Ребята… Ко мне родители приезжают!

Ярослав присоединился к общим поздравлениям, хоть и не искренне. Теперь он остался единственным, для кого присяга “чужой праздник”. Он отправился в класс для самоподготовки, чтобы не слушать, как кадеты мечтательно обсуждают, какие гостинцы привезут их мамы, бабушки или тетки.

Еще одной сомнительной радостью стало возвращение с гауптвахты сержанта Смирнова. Выглядел он неважно: бледный, с ввалившимися глазами, вздрагивающий от малейшего шума. Серёгин немедленно отправил его в лазарет, чтобы к утру сержанта привели в относительный порядок.

В воскресенье взвод подняли в пять утра и заставли привести спальню в идеальный порядок. Старшина выдал белоснежное постельное белье и новые одеяла. — Вечером сдадите мне, — предупредил он, — и чтоб ни одна муха…

Не узнать было и столовую. На столах накрахмаленные скатерти, фарфор и серебряные столовые приборы.

— Ешьте аккуратно, — напуствовал начальник столовой, — если хоть на одной скатерти будет пятнышко — будете до конца года столовую языками вылизывать!

За два часа до присяги кадеты переоделись, с этой минуты им запрещалось даже сидеть, чтобы не помять форму. Суровый обратился к взводу.

— Значит так, мальчики! — Слова полковника буквально сочились ядом. — Шутки закончились. Скоро вы примите присягу и станете настоящими солдатами, со всеми вытекающими. На присяге будет присутствовать сам Канцлер. И я не потерплю, если мой взвод покажет себя хуже других. Надеюсь, каждый из вас помнит слова присяги? В противном случае, лучше ему прямо сейчас удавиться. Одна заминка, хоть малейшая, и вы пожалеете, что родились на свет. Шагом марш строиться.

После такой “воодушевляющей” речи, мало у кого не затряслись коленки. Подполковник Суровый словами не разбрасывался. Орден Золотого Грифона на груди свидетельствовал об этом. Этим знаком награждали наиболее отличившихся (читай: самых жестоких) офицеров Гражданской войны. Имена этих 113 человек каждый кадет был обязан знать наизусть.

Плац благоухал ароматом яблочного шампуня, которым его вымыли накануне.

Кадет построили напротив возведенных накануне трибун для гостей. Глаза слепило утреннее Солнце и вспышки фото и видео-камер, которыми восхищенные родители стремились запечатлеть своих чад. Женщины смахивали слезы умиления, мужчины крепились. Среди гостей было немало выпускников Корпуса. Их можно было отличить по золотому значку на лацкане пиджака или правой стороне мундира.

Вдруг оркестр заиграл государственный Гимн. На центральной трибуне появился Канцлер Безобразов в мундире полковника гвардии Агриджентского полка.

Князь выглядел нарочито скромно, из наград нося только звезду ордена Вотана с мечами и дубовыми листьями. Орденская колодка говорила о том, надень Канцлер все свои награды, мундир просто не выдержал их тяжести.