— Катэрия!

Её отец выскочил из автомобиля с такой прытью, что мог ли бы позавидовать даже молодые охотники. Вот уже действительно кто был полон сил. Сказать, что она удивлена его увидеть здесь, было не сказать ничего. Вот уж совпадение так совпадение. Однако, завидев его, она лишь прибавила шагу.

— Катэрия, стой…

Отец попытался поймать её за руку, но Катэрия, будто дикая кошка, отпрыгнула от него и разве что не зашипела, прижимая к себе сумку.

— Катэрия, погоди, не убегай, нам надо поговорить, ­— мягким и просящим голосом произнёс отец. Казалось, он был готов расплакаться оттого, как сильно отдалились они за этот короткий промежуток времени.

И Катэрия была бы лгуньей, если бы не призналась себе, что это её проняло. Как-никак, но это был её отец. Отец, который всеми силами пытался заменить ей и мать, окружив защитой и заботой. Тёплые чувства и прошлые заслуги родного человека нахлынули на неё, но гордость всё равно заставили Катэрию отступить ещё немного назад.

— Нам не о чем разговаривать, отец, — холодно произнесла она.

— Катик, послушай, пожалуйста… — жалобно произнёс он, и её сердце вновь скрутило тоской по семье. — Дай хотя бы слово сказать…

— Ты уже сказал мне. И не одно слово. Извини, но лучше бы тебе не появляться в обществе шлюхи, которая раздвигает ноги перед простолюдинами, опасно для репутации, — едко ответила она, но яд от слов обжигал её сердце не меньше отцовского.

— Я… дурак, я не должен был этого говорить тебе, — тихо произнёс он. — Я должен был поддержать тебя, а… я… Я просто был так шокирован, Катик, я даже не думал о том, что говорю!

— Зато я думала. И приняла решение, что мне не по пути с семьёй Голд, отец.

— Пожалуйста, давай просто поговорим! Просто поговорим и всё обсудим, хорошо? — попросил он. — Давай… — он огляделся. — Давай поговорим в машине? Давай я подвезу тебя. Не за чем ходить по таким улицам.

— Я сама решу, где мне ходить, отец, — отрезала Катэрия.

— Ладно, прости я… я просто не знаю, какие слова подобрать… Я знаю, да, я хуже, чем дурак. Я предатель. Предал твоё доверие и семью. Но пожалуйста, прошу тебя, дай мне возможность исправить всю ситуацию… Просто садись и всё обсудим. Куда тебя отвести?

Катэрии не хотелось отвечать, но сложно отказать человеку, с которым ты прожил двадцать пять лет. Человеку, которым был одним из самых близких и родных тебе людей.

— В больницу, главную городскую на обследование, — нехотя ответила она.

— Отлично! Давай, как раз довезу тебя, а то из этой части города до неё достаточно долго добираться, — обрадовался он, как последнему шансу, что ещё сильнее надавило на жалость.

Она с сомнением кусала губу.

Перед ней стоял мужчина, совсем не похожий на её отца. Пропала та строгость, пропал тот налёт жёсткости и лёгкого цинизма, с которым он окидывал взглядом мир. Перед ней был просто её папа, уставший, слегка растерянный с надеждой в глазах, что всё можно было исправить. Это был её отец, её кровь, человек, которому она доверяла без тени сомнений.

Если человек один раз оступился, разве это значит, что теперь он не имеет второго шанса? Разве она сама не оступилась уже? Так почему не даёт возможности всё исправить другому человеку, если сама требовала того же к себе?

Катэрия вздохнула.

— Хорошо, отец, давай прокатимся до больницы…

Она села в машину.

Следующий день судебных разборок, и теперь уже наших свидетелей допрашивали с пристрастием. Однако наши позиции были куда более твёрдыми, чем у Даркмод.

Говорили с ними много, говорили обо всём и даже, кажется, куда больше, чем с Лорье. Адвокат Даркмод с непонятной мне целью расспрашивал их о Барбинери, каждый раз подходя то с одной стороны, то с другой, и на мой вопрос зачем, Галешоп тихо ответил:

— Пытается найти, где зацепиться. Может где-то Барбинери предлагали сделку или ещё что, может пытались что-то продать и так далее. Есть много нюансов, которые он пытается раскопать.

— Нам надо волноваться?

— Нет. Барбинери были гордым родом, поэтому с этой стороны их не взять.

— Тогда в чём проблема?

— В равенстве перед судом, — хихикнул тот. — Все имеют равные права, прикинь? Обхохочешься, вообще…

— Смешно, — сухо согласился я. — А дальше что будет?

— Ну их основной шанс — доказать, что каким-то образом с документами Барбинери было что-то не так, что дало им возможность переписать их на себя тогда в прошлом. Это тоже незаконно, но там другие нюансы, типа владения в течение определённого количества времени, чтобы можно было сказать, что это теперь по праву твоё.

Короче, это не суд, это попытка обмануть одними других, а судья сидит и смотрит, решая, кто более правдоподобно излагает своё мнение. По итогу, всё зависит от судьи, и это помимо Лорье, который действительно имеет связи в правительстве. И пусть, как заверил Галешоп, суды идут отдельно от правительства, мы оба понимаем, что здесь все между собой связаны.

Вот суд в Империи — это суд в Империи. Виновен? Казнить, ссылки, первые ряды атакующих, каторги и так далее. Никакой этой жалкой бюрократии, которая только оттягивает время.

И скольких невиновных людей вы отправили на убой?

Иногда приходится жертвовать чем-то.

Лишь до тех пор, пока не начнёт касаться тебя лично, верно?

Я готов пожертвовать собой.

А если не собой? Своими людьми? Своими убеждениями. Тем, чем ты реально дорожишь. Как тогда запоёшь?

Я отмахнулся от Тени. Я верю в то, что делаю, и знаю своих людей, которые готовы на всё ради нашей общей и великой цели.

Закончен ещё один день в суде, где успели допросить лишь главу дома Шнейрдентов. Под конец всего этого допроса с пристрастием я уже чувствовал, что начинаю засыпать. Однако Галешоп был куда бодрее и явно в приподнятом расположении духа. По его мнению, всё складывалось как нельзя лучше, хотя я всё равно ничего не понимал. Оставалось довериться.

Уже по выходу из зала я видел, как Шнейрдент о чём-то переговаривается с Даркмод и Лорье, которые тоже решили посетить это заседание. Когда я подошёл поближе, то лишь успел услышать часть спора, где Даркмод пытался то ли уговорить, то ли заставить Шнейрдента что-то сделать. А завидев меня, он сразу смолк. Лишь бросил:

— Подумайте над этим.

Развернулся и гордо ушёл.

Я подошёл к главе дома, что был свидетелем нашей семьи, и негромко спросил:

— Господин Шнейрдент, прошу прощения, но я случайно заметил, что господин Даркмод что-то хотел от вас. Могу я спросить, о чём вы с ним спорили?

— Подкупить. Отказаться от моих показаний, — ответил он. — Я отказался, но боюсь, что это окончательно разрушит отношения семей в Перта-Фронте.

— Они уже разрушены, — ответил я, провожая наших противников взглядом.

— В каком плане? — нахмурился он.

— Среди семей этого города есть те, кто играет не по правилам, господин Шнейрдент. Те, кто играет против всех. Поэтому нельзя разрушить то, чего нет. Но можно сохранить то, что ещё осталось.

— Ты знаешь, чего не знаю я? — спросил он прямо.

— Да, знаю. Но пока не могу говорить об этом без доказательств.

— Сначала интригуешь, Грант, потом заставляешь мучаться в неведении.

— Лучше неведение, чем знать всё, будьте уверены. Но я очень благодарен вам за то, что вы помогаете нам, — я поклонился ему как полагается. — Позвольте передать от госпожи Барбинери её искреннюю благодарность.

— Благодарность нельзя записать на счёт, знаешь ли, Грант, — недовольно ответил он.

— К сожалению, — согласился я. — Тем не менее мы те, на кого вы сможете рассчитывать всегда, если потребуется помощь.

— А есть на что рассчитывать? — скептически взглянул он на меня.

­— Как начнётся новая война против Барбинери, вы сами всё увидите, — заверил я его.

Но я знал, что всё не может просто так закончиться.

Поэтому я не удивился, когда на ступеньках суда, когда мы шли к автомобилю, напротив нас с противоположного здания грохнул выстрел, и прямо перед носом Галешопа остановилась пуля.