Тем не менее Игнатьев отшутился:

– Глазные щели сузятся, и лица округлятся.

– И мы научимся обмахиваться веерами и заплетать косички, – расхохотался барон Гро, – как это делают китайцы. Кстати, – предупредил он, – в Китае надо чаще мыться, особенно летом.

– Иначе заедят вши и тело покроется чирьями. Вы не были здесь в женской бане? Очень эротично.

Николай скривился.

– Приятно смотреть на обнажённую красотку, особенно если она сбросила платье ради тебя, недурно посмотреть на двух-трех танцовщиц, прикрытых одним воздухом, сидя в гареме у знакомого султана, но когда от обнажённых женских тел в глазах рябит – увольте. – Он взял в руку бокал и посмотрел в глаза барону. – Баня она и есть баня, средоточие гигиенических процедур: пахнет потом, мылом, а никакой не эротикой. – Сказал, слегка наклонил голову, дескать, вот такой я, другим не буду, и ещё выше поднял бокал: – Ваше здоровье, монсьёр.

Они выпили, и француз сказал, что «у китаянок маленькие груди».

– В отличие, скажем, от немок или ваших московских купчих.

– Вы были в Москве?

– Нет, я был в Ницце. Так вот, их там больше, чем местных рыбачек. – Барон Гро рассмеялся. Смеялся он заразительно, легко, почти на одной ноте: ровно, беззвучно, беззаботно. Щурился и как будто отмахивал что-то от себя. Глаза лучились. Черные, живые. Одет он был бесподобно: можно сказать, не отставал от моды ни на шаг. Портные у него, а их, по-видимому, было много, отлично знали своё дело и понимали, чего от них хотят. Вкус у него безупречный. Библиотека избранных томов, которую барон возил с собой, насчитывала пять или шесть сотен томов и была представлена обилием замечательных имен, с чьим творчеством Игнатьев если и был знаком, то бегло или понаслышке. В Пажеском корпусе он увлекался фехтованием и верховой ездой, а в Академии Генерального штаба – учебников до потолка и ни минуты свободного времени. Кто философствовал или писал стихи, всех в скором времени отчислили, отправили в полки. Генштаб – мозг армии, и этот мозг должен работать, как часы, причём швейцарские: без намёка на возможность сбоя или досадную поломку. Чётко, точно, деловито. «Пришёл. Увидел. Победил». Глядя на развеселившегося барона, Николай не без гордости подумал, что тот не выдержал бы ни одного диктанта, читаемого на двух языках одновременно: часть текста писалась по-французски, часть – по-русски, но с обязательным построчным переводом на английский, и чтобы ни помарки, ни ошибки! Учили думать одному за троих! Думать на трех языках и оставаться русским. Нет, мысленно усмехался Николай, не выдержал бы Жан-Баптист Луи, барон Гро, такой муштры, каким бы он ни был начитанным. Но чего нельзя было отнять у него, так это дара общения с людьми.

Игнатьев поблагодарил своего нового знакомца за гостеприимство и просил бывать у него запросто.

– Буду рад видеть вас у себя в любое время дня. Я остановился у американцев, в доме консула Гарда.

– О! – обрадовался барон Гро. – Я там уже бывал.

Вскоре он сделал обратный визит и сообщил, что его коллега, английский посланник, собирается дать бал в честь своего прибытия в Шанхай.

– Я думаю, вас тоже пригласят, – сказал он в дружеской беседе и тут же предупредил, что лорд Эльджин человек заносчивый, высокомерный. – Вы для него третий лишний.

– Посмотрим, – сдержанно ответил Николай и, высказав удовлетворение по поводу только что полученных известий из Петербурга об улучшении отношений между правительствами России и Франции, выразил надежду, что они с бароном, как представители своих стран на Востоке, последуют благому примеру и станут лояльны в своих отношениях. – Вас это вряд ли удивит, – сказал он французу, – но скудость моих интересов в Китае угнетает даже меня самого. Я здесь совершенно захандрил. Мне казалось, то разумение, к коему я расположен, позволит найти прелесть в прозябании и ничегонеделании на Востоке, но теперь я откровенно считаю излишним выражать такую уверенность. Я человек столичный, мне тоскливо в захолустье. Вот я и истребовал в своё распоряжение хоть маленькую, но эскадру. Всё-таки среди своих уютней, чем в Пекине.

– Вам не удалось заключить договор? – вскользь спросил барон Гро, хотя они коснулись этого вопроса в первую же встречу.

– Право слово, нет! Маньчжуры неприступны.

– Когда мне доложили, что в Шанхае кипит жизнь, что здесь живут послы великих государств, цвет европейской знати, ух как я позавидовал всем вам, любимчикам судьбы, всем тем, кто понимает цену жизни, её смысл, её волшебный аромат. – Игнатьев заметил, что чем напыщеннее и бестолковее, бессвязнее и запальчивее он в своих речах, тем дружественнее атмосфера совместных застолий, откровеннее и проще. Дружелюбнее. – За вас, барон, за ваш успех, в который верю! – Он залпом выпил шампанское и молодецки хряснул бокал об пол.

Барон Гро был вне себя от счастья.

– Покажите, покажите ещё раз! Я восхищён.

Николай развернул плечи, приосанился, поставил наполненный вином фужер на локоть правой руки, поднес его к губам, выпил – непременно с локтя! – до дна и швырнул хрустальную посудину за спину: через левый эполет.

– Так пьют гусары!

– Ах! – воскликнул барон Гро. – Как хорошо, что в Шанхае нет театра или оперы. Иначе мы встречались бы лишь у актёрок.

Распрощались они по-приятельски.

– Кто бы и чем бы ни торговал, – говорил барон хмельным голосом, выходя на улицу, – государство от этого только выигрывает. Оно проигрывает, лишь воюя. Спекулянт – герой нашего времени. По крайней мере, в Европе. А в дипломатии, – наставлял он Игнатьева, слегка пошатываясь и вцепившись в его руку, – главное что? Угадать время переговоров. А затем в нужный момент задать решающий вопрос. Кто прав, кто виноват, рассудит время. Или не станет рассуждать, – тряхнул он головой, как бы соглашаясь с произволом времени, – возьмёт и сбросит в бездну лет, как сбрасывают в пропасть камень.

За то время, пока они прощались, Николай постарался внушить ему мысль, что для желанного успеха в Пекине при переговорах следует добиться встречи с богдыханом.

С утра Шанхай был охвачен известием: посланник её величества королевы Англии даёт бал в честь своего прибытия в Китай!

Игнатьев узнал об этом от посыльного английской миссии, который в десятом часу принёс визитную карточку лорда.

Понимая, что ему во что бы то ни стало надо смягчить враждебное отношение к себе заносчивого англичанина, Николай принял приглашение. Не ответив на циркулярное письмо, как это сделал барон Гро и как требует того долг вежливости, лорд Эльджин тем самым показал, что он ни во что не ставит русского посланника. Ему, видимо, хотелось, чтобы за иллюзию возможного сближения с ним Игнатьев начал откровенно пресмыкаться, приносить «в клюве» информацию о дипломатических планах России в отношении Китая, да и всей Восточной Азии. Как говорит барон Гро, легче плюнуть себе в душу, вывернуться наизнанку и показывать себя бесплатно в цирке, нежели сохранить искренность в дипломатии, чистоту сердца и непредвзятость. «Это так же верно, – сказал он, – как и то, что жена, рожающая сыновей, всегда моложе выглядит: дочери её не затмевают». Не далее как вчера француз поведал, что лорд Эльджин непростительно богат, что ни один из европейских дипломатов, не говоря уже о местных мандаринах, не может соперничать с ним в роскоши и блеске. «Такого количества слуг, – вертел он на своем пальце перстень, – я не видел ни в одном французском замке. Одних поваров у него три суточных бригады по двенадцать человек в каждой, и все как один превосходны! У него есть даже камерный оркестр для услаждения слуха. Примите это к сведению. Насколько я его знаю, он вряд ли приблизит вас к себе. Чтобы роман был пылким, любовь должна быть лёгкой».

Игнатьев, помнится, ответил тогда так: «Не приблизит и не надо. Когда учитель фехтования повышает плату за уроки вдвое, я это понимаю: жизнь есть жизнь и её надо защищать, но вот когда учитель пения желает драть с меня три шкуры, простите, мне и петь уже невмочь! Сухота, знаете ли, дерёт горло». Сказал, а сам расстроился. Видно, он и вправду обречён ждать и надеяться. Ждать обещанного и надеяться на лучшее. Испытывать томительную неизвестность. Неопределенность.