– Вы ошиблись в оценке моих слов, но это не предмет для разговора. Людям свойственно блуждать в потёмках. Надеюсь, придёт время, и вы сами задохнётесь в своей неправоте: она смердит, как выгребная яма.

Татаринову стоило труда перевести эти слова, как можно мягче, и он обошёлся иносказанием:

– Надеюсь, придёт время, и вы сами поймете, что сорные травы тоже цветут.

Видя, что фаворит богдыхана молчит, Игнатьев продолжил:

– Вы с таким же успехом могли оказаться в моём положении, направь вас император в отсталую Корею или в недоразвитый Вьетнам.

Глаза Су Шуня потемнели.

– Вы хотите сказать, что по отношению к России Поднебесная империя столь же ничтожна, сколь ничтожны Корея и Вьетнам? Вы это хотите сказать?

Он задохнулся от гнева.

Николай возразил:

– Я хочу сказать, что вы превратно понимаете мою благонамеренность. Я человек военный и исполняю приказы. Оружие вам передаётся бескорыстно. – Он провел рукой по подлокотнику кресла, ощутил фактуру ткани, обвел пальцем узор. – Если отвергать добро, погаснет солнце.

Этот довод заставил его противника задуматься.

Разговор прервался. Воцарилось молчание.

Можно было ожидать, что беседа потечет по новому руслу с большим дружелюбием, но, к сожалению, министр налогов прищурил свои узкие глаза и, не обращая внимания на шепот помощников, жестко произнес:

– По мне, пусть лучше затмится светило, нежели будет унижено достоинство Китая. Ни о каком взаимопонимании и речи быть не может, если вы не признаете существующих границ.

Игнатьев вскинул брови:

– Кто вам сказал, что мы не признаём? Мы просим вас определить границы. Не на словах, на деле – на бумаге. Для этого и был составлен графом Муравьёвым Айгунский пограничный трактат. Осталось лишь перенести на карту, утвердить и всё! – Он широко улыбнулся, но в ответ увидел злобную гримасу.

– Вы не глупец и должны понимать, что земля Поднебесной империи – это Срединное царство, а Россия всего-навсего окраина, – тщательно подбирая слова, проговорил Су Шунь. – Вам должно быть известно, что без причины нет следствия. Пекин никогда не допустит, чтобы хвост махал собакой.

– Вы допускаете…

– Я ничего не допускаю, – прервал его Су Шунь. – Я считаю своим долгом сохранить могущество и целостность Китая…

– А кто против?

– …и не потерплю желание унизить мой народ!

– Позвольте, – как можно спокойнее стал говорить Николай, хотя обида закипала в сердце, выплескиваюсь через край. – Всё дело в том, что это вы нещадно унижаете меня, и все мои попытки урезонить вас лишь раздражают вашу милость.

– Я убеждён, – с холодной яростью глянул Су Шунь, – что вы только затем и въехали в Пекин, чтобы отсюда помогать вредить Китаю англичанам и французам.

– Каким образом? – поразился его логике Игнатьев. – И с какой такой стати?

– Вы не понимаете?

– Нет.

– Тогда я объясню. Вы воевали с Англией и Францией и проиграли войну!

– Ну и что?

Су Шунь посмотрел на свой веер.

– А то, что с тропы войны люди сворачивают на тропу разбоя.

– Скажите это Англии и Франции. Или вы видите в русских разбойников?

– Да, – мрачно отрезал министр. – Вы потерпели поражение, значит, подчинились чуждой воле. В вашем случае Россия подчинилась Англии и Франции и, разумеется, теперь обязана всецело помогать им в их войне против Китая, против моей родины и моего народа. Злую собаку прокормишь, а соседа – нет. Может, вы и не хотите, но вас побили, а побитый помнит палку: боль имеет воспитательное значение. Теперь вы действуете по указке: требуете передачи вам части наших земель. Какая низость! – негодование вновь заклокотало в его горле. – Быть униженным и унижать другого!

– Да чем же это вдруг Россия унизила Китай? – воскликнул Николай и недоуменно развел руками. – Своим добрососедством?

– Добрые в клятвах не нуждаются, – гневно ответил Су Шунь. – Вы проиграли войну и предлагаете свою помощь нам – это ли не унижение?

– Мы предлагаем…

Фаворит богдыхана его не слушал, говорил своё.

– Мне незачем напоминать, но я напомню: подлый И Шань, подписавший Айгунский трактат, хоть завтра может предстать перед судом русского царя! Он отстранен от должности, лишен всех званий, привилегий и наград, чего вам ещё надо? Извинитесь за проявленную вами низость и спокойно живите в Пекине, ждите, когда мы договоримся с теми, кто не дает нам покоя вот уже несколько лет! – Он облизнул губы и продолжил: – Я не ищу с вами ссоры, вы для меня никто, обычный приставала, каких в Китае пруд пруди, но вот что я вам скажу: вы не увидите печать Сянь Фэна на нашей с вами пограничной карте. Определить нашу границу так же невозможно, как невозможно оседлать тигра! – Голос Су Шуня зазвенел от ярости и сорвался на крик. – Уезжайте!

Игнатьева как будто по щеке хлестнули.

– Вы мне показываете на дверь? Вы – мне? – Его почти трясло. – Слава Богу, что я не обидчив. – Он знал, что Татаринов переводит не всё, и давал выход своим чувствам. – Хотя, признаюсь, нетерпелив. – Он пригнул голову и глянул исподлобья. – Отныне я приложу все силы для того, чтобы вы утратили свою привычку злобиться по пустякам!

– По пустякам? – задохнулся от гнева министр. – Седьмая часть Китая – пустяки? Всё! Я не желаю больше говорить на эту тему. – Он свернул веер и резко поднялся. – Я научу вас считать зёрна в мере проса! – Его колючие глаза сверкали гневом. Смотреть в них не хотелось, напротив, подмывало желание встать и выйти, лишь бы никогда их больше не видеть.

Они одновременно встали и раскланялись.

Переговоры прервались.

«Всё впустую, – обреченно вздохнул Николай перед сном. – Мне прямо указали на порог».

– Правитель загробного мира государь Янь не определил ещё срок вашей жизни, – сказал монах Бао Игнатьеву, когда Попов привел китайца на Южное подворье. – Вы будете носить белые одежды и сидеть по правую руку царей.

У монаха было узкое лицо, резко выпирающие скулы, ввалившиеся щеки. Небольшой нос и плотно сжатые губы придавали ему сосредоточенное выражение. Одетый в темно-лиловый халат с остроконечной шляпой на голове, на ногах – плетеные сандалии из толстой буйволиной кожи, он опирался на сучковатую кизиловую палку.

Узнав, что результаты встреч с уполномоченным Су Шунем неутешительны, Бао сказал, что этого следовало ожидать: маньчжуры празднуют победу.

– Какую? – в один голос спросили Игнатьев и Вульф.

– Победу над союзническим флотом, – ответил монах и рассказал предысторию сражения в устье реки Бэйхэ. Оказывается, в начале июня в Шанхай прибыли послы Англии и Франции, господа Фредерик Брюс, представитель её величества королевы Великобритании, и Бурбулон, направленный императором Наполеоном III в Китай с тем, чтобы произвести обмен ратификационными грамотами Тяньцзиньского договора непосредственно в Пекине при личной встрече с богдыханом. Эту же цель преследовал и Фредерик Брюс. Прибыв в Шанхай, оба посла отвергли предложение китайских уполномоченных произвести обмен на месте, потребовав проезда в Пекин. В своих докладных записках правительству верховный комиссар Гуй Лян, тесть императора Сянь Фэна, сообщал, что остался единственный выход – обменять грамоты в столице, предложив двору отказаться от процедуры приема послов самим богдыханом.

– Почему? – спросил Николай, начиная догадываться, о чем пойдет речь.

– Послы наотрез отказались выполнять необходимый церемониал «коу-тоу», – пояснил китаец.

– Обряд коленопреклонения?

– Да.

– И что ответил богдыхан?

– Он ничего не ответил, – оперся о свой сучковатый посох старик. – А коли так, послы Англии и Франции прибыли к устью реки Бэйхэ, где уже собрались их военные суда, и выдвинули ультиматум: в три дня снять цепные заграждения, мешающие судоходству.

– Так, так, – подался вперед Вульф, заинтригованный рассказом китайца. – И что дальше?

– Пекинское правительство решило прибегнуть к хитрости: оно заявило, что цепи протянуты с одной лишь целью – помешать мятежникам-тайпинам напасть на Пекин.