Впрочем, рассматривать было некогда, надо было двигаться вперёд, сходить на берег – клипер «Джигит» вошел в устье реки Янцзы и бросил якорь рядом с фрегатом «Светлана», пришедшим из Средиземного моря. По левому и правому бортам раскинулся город Шанхай. Причалы, набережная, разновеликие складские помещения. Всё как во всех портовых городах. Таверны, лавчонки, постоялые дворы, причём один из них расположен напротив тюрьмы, из которой по ночам раздавались душераздирающие крики.

Командир фрегата капитан 1-го ранга Чихачёв весело сообщил, что шёл из Вилла-Франки без остановки, ведя на буксире больше тысячи миль корвет «Посадник» и клипер «Наездник», чьи машины вышли из строя и требовали капитального ремонта.

Познакомившись с радушным и деловитым Чихачёвым, оказавшимся к тому же его тёзкой, старшим на два года, Игнатьев тотчас перебрался на фрегат, велел поднять посольский флаг и отправился к американскому консулу Гарду, недавно принявшего на себя обязанности представителя России. Высокий, худощавый, очень симпатичный человек с живыми карими глазами, он сразу предложил остановиться в его доме:

– Места хватит всем.

Его предложение было принято Игнатьевым с радостью: в этом же доме остановился и министр-резидент Соединенных Штатов Америки Уард. Знакомство с ним могло способствовать сближению Игнатьева с послами других государств, и в первую очередь Англии и Франции. Россия и Америка заняли позицию строгого нейтралитета в предстоящей войне англо-французского десанта с китайцами, и это уравнивало Игнатьева с Уардом. Уравнивало, но Игнатьев никогда не забывал о том, что метаморфозы «Золотого осла» Апулея не идут ни в какое сравнение с теми, какие претерпевают политики и дипломаты, а что касается их нравственности, то герои «Декамерона» выглядят на их фоне прямо-таки святошами.

Дворец, в котором расположилось русское посольство, пользуясь гостеприимством консула Гарда, представлял собой красивое, лёгкое по формам сооружение, радующее глаз лазурной черепицей своей кровли на фоне гор, поросших лесом. Возле дворца – по обе стороны – был устроен небольшой уютный парк, в центре которого находился широко раскрытый партер с газонами и цветниками.

Вдоль набережной, на которую смотрел фасад дворца, красовались веерные пальмы и крупноцветные магнолии. День был жарким, по-южному солнечным. Над морем голубела высь. Поодаль от дворца, в котором проживали американцы, тянулся ряд фешенебельных дач.

– Вот не думал, что доберусь аж до самого Шанхая! – обустраиваясь на новом месте, цокал языком хорунжий и поглядывал из-под руки в сторону набережной, над которой висел разноязыкий гомон женских голосов и крики чаек. – Скажу кому в станице, не поверят.

Вульф осторожно нёс перед собой большую стеклянную банку с лупоглазыми рыбками красно-морковного цвета.

Прапорщик Шимкович вертел головой: искал точку съемки местности – Шанхая и его гавани.

Капитан Баллюзек разместился в изящной дворцовой пристройке, специально выделенной для гостей. Вместе с ним поселились хорунжий и несколько конвойных казаков.

Антип Курихин рассовал по углам казачий скарб, опустился на ступеньку и стал сворачивать цигарку.

– Не жизня у нас – санатория…

– Курорт, – присел напротив Стрижеусов и начал сдавать карты.

Министр-резидент Уард оказался рослым широкоплечим брюнетом с рукопожатием молотобойца. Прямые брови, прямой нос, холодный и вежливый взгляд. А улыбка радушная, добрая.

Игнатьева приятно удивило, что Уард его ждал. Встреча была не пышной, но деловитой, а это радовало больше, чем любой дежурный церемониал. Американец сразу усадил его за стол и забросал вопросами: какова цель прибытия в Китай? Что творится в Пекине? Отчего маньчжуры столь упрямы: не видят прямой выгоды от развития торговли с европейскими державами?

– Когда государство торгует, оно выигрывает при любой погоде, – с жаром предприимчивого человека то и дело восклицал Уард и вскоре распорядился подать виски, вино и жаркое.

– Ввиду отсутствия всякого движения в мертвую пору моего пребывания в Пекине я самым серьезным образом испугался, что эта мертвечина отразится на моем сознании, и никакие потом праздные вакации не восстановят живости моей натуры. – Игнатьев добродушно усмехнулся и откинулся на спинку стула. – Дела мои пока что удручающие. Су Шунь упрям, капризен, беспокоен.

– Он вёл переговоры?

– Да. Вернее, делал всё, чтобы они не состоялись. В итоге пригрозил отправить меня в Кяхту под конвоем и всячески мешал отъезду из Пекина. А до этого он запретил мне посетить вас, когда вы приехали в столицу. Очень жаль, что вы тогда не пожелали встретиться со мной, не настояли на свидании. Уехали, не повидавшись.

– Я был настолько занят, – принялся было оправдываться американец.

– Это явный промах, – посетовал Игнатьев. – Сойдись мы с вами тогда, мы многое успели бы сделать.

– А что вас привело в Пекин? – полюбопытствовал Уард.

– Нужно утвердить Тяньцзиньский договор. А заодно сообщить маньчжурам, что Россия в своих действиях будет солидарна с Северо-Американскими Штатами.

Это явно удивило Уарда, и он замолчал, не зная, что сказать по поводу услышанного. Используя его заминку, Николай предложил ему дать взаимное обязательство не брать на себя роль посредника без взаимного согласия. Сказал и испугался: а вдруг американец даст «добро», примет его условия? Однако Уард уклонился от обязательства.

– Честно говоря, – проговорил он, расправляясь с куском жареного мяса, – я по горло сыт Китаем и мечтаю как можно скорее вернуться в Америку. – Этим он как бы огранил сферу своих планов.

– А мне ещё в Китае загорать и загорать! – живо откликнулся Игнатьев.

– А с кем бы вы хотели иметь дело? – приступая к десерту, поинтересовался американец.

– С принцем И Цином. Он ратует за укрепление Китая, за серьезные реформы в экономике страны. Честно говоря, наши затянувшиеся отношения по части обмена грамотами начисто лишены какой бы то ни было практической пользы и представляются мне дрянным спектаклем, скучным и пошлым до тошноты. Возможно, я не прав и перестал воспринимать переговоры в свете должной занимательности, но чувство тупиковой безысходности пока преобладает. – Сказав это, Николай поморщился, как от зубной боли. – Таково моё пребывание в Пекине. Оно разительно ничтожно в отношении порученного дела и совершенно напрасно для меня, как человека сугубо военного. Будь я этнографом или хотя бы литератором средней руки, тогда, может, счёл бы скуку моей жизни философическим уединением, но… – он вздохнул, – не дано. Надеюсь, вы поможете мне расширить круг моих знакомств в Шанхае.

– Непременно, – кратко пообещал Уард и, памятуя о том, что Россия первой из великих держав признала суверенитет Североамериканской республики, граждане которой с большим воодушевлением сражались за независимость и свободу самоуправления, предложил выпить за дружбу двух государств.

Окна в сад были открыты, пахло розами и морем. В зарослях лимонника чивикала неведомая птаха, но трещавшие, как заведённые, цикады, неожиданно умолкли.

– Перед бурей, – сказал американец. – Цикада чует ветер.

Всю ночь бушевал ливень, гремел гром, и яростно ревело море. Природа словно давала понять, что ни о какой передышке и речи быть не может. Игнатьеву предстояла борьба, нелегкая борьба за свое право представлять Россию: он вступал в тот круг людских взаимоотношений, где вежливостью прикрывают подлость, а предательство считают делом чести. Молятся на политическую выгоду. «Ну что ж, – подбадривал он себя, прислушиваясь к шуму ветра и дождя, – делать нечего, надо приноравливаться к обстоятельствам. Нет легкой службы, нет пути назад. Любая служба обременительна, а государева и подавно». Он знал, что на попятную не пойдёт: бегущий от трудностей – вечный беглец. Нет, он станет биться один против всех. «В конце концов, – думалось ему, – самые большие препятствия на нашем пути возводит страх. Человек – это та птица, которая сама себе подрезает крылья, и всё оттого, что мы идем на поводу своих амбиций. Это так же верно, как и то, что многие дипломаты – прекрасные люди, в отличие от той политики, которую они проводят. Изъяны ремесла. Тяжкая доля отстаивать чуждое мнение. А я, – продолжал он размышлять, – собираюсь отстаивать интересы близких мне людей и прежде всего интересы родины. Если помнить о том, что из рук моей судьбы меня никто не вырвет, даже смерть, нет той силы, которую бы я не одолел». – Придя к этой мысли, он улыбнулся и, мысленно поцеловав My Лань, вскоре заснул.