— Постыдились бы! Видите — пациенты от вас прямо в гипсе сбегают! — И она опять обратила все свое материнское внимание на Квентина. — Сразу видно: тебя тут плохо кормят. Исхудал, мальчик мой. Но ничего, я это предвидела. Доченьки, выгружайте!

И улыбчивые краснощекие девушки начали вытаскивать из фургона корзинки и свертки, стеклянные бутыли и глиняные горшочки.

Старик строго спросил Квентина:

— Куда это ты, сынок, направлялся? А ну признавайся’ — Он-то сразу понял, что не от негодных медиков бежал больной.

И миллионер, владелец одной из крупнейших промышленных концессий Соединенных Штатов, по-мальчишески залился краской и виновато опустил голову:

— Бес попутал.

Матушка всплеснула руками:

К дешевкам надумал идти! — Материнское сердце всегда чувствует неладное. — Да там же… там разврат, там всякую заразу можно подцепить! Какой ужас, вот и отпускай детей из дома! Как не стыдно, такой большой мальчик…

И Саммюэль Флинт, и собравшийся в вестибюле персонал клиники наблюдали эту сцену, разинув рты от изумления. Один только Квентин Джефферсон отнесся к происходящему как к должному. Он притих и выглядел пристыженным.

А непонятная зверюга, возле которой каждый второй автомобилист притормаживал, чтобы разглядеть это чудо-юдо, повернула к своему лихому наезднику белую лохматую голову и ободряюще заржала: дескать, держись, приятель! Где наша не пропадала!

— Привет, дружище! — крикнул в ответ коняге Джефферсон. — Мы еще повоюем, правда? Мы с тобой еще сыграем ва-банк и получим свой королевский выигрыш!

Флинт был счастлив.

Хозяин поглощал сваренные вкрутую крупные желтоватые яйца от пестрых уайтстоунских квочек и запивал густым, надоенным вручную, деревенским молоком. И копченую телятину тоже не обошел вниманием.

— Друг нашей родни — наш друг, — покровительственно сказал управляющему старик. — Хотя сразу видно, что ты не ковбой.

— Да я больше… по морской части, — улыбнулся Флинт. Джонни уважительно щупал бицепсы Квентина. Девушки вполголоса пели о пряхах, которые вьют нить и гадают, придет ли к ним жених.

Словом, все шло хорошо, пока матушка не вытащила из корзинки обернутую марлей тарелку с десертом:

— А это мое фирменное блюдо, — похвалилась она. — Специально для тебя пекла, мой мальчик. Пирог с черемухой.

— С черемухой?!

И сразу ему привиделась московская поздняя весна и белые кусты, которые он варварски ломал… Их, правда, все равно должны были вырубить.

А потом — благоухающий номер отеля и девушка, растерянно стоящая среди охапок черемухи…

Это была совсем не та девушка, что, как одалиска восточного султана, дергала животом и бесстыдно выставляла свою красоту напоказ, да еще перед телекамерой.

И не та, которая в ночном клубе играла подаренным пейджером, отключая его в угоду своему новому поклоннику.

…Та подлинная, та далекая, та чистая, окутанная волнами горького черемухового запаха, принадлежала только ему одному.

Та не могла, никак не могла обмануть его и предать.

И глаза у нее были не продажными. Серые, быстрые, умные и преданные глаза были у той, его, девушки.

Ее звали Джулией.

А эту, сегодняшнюю, распущенную и беззастенчивую, в прозрачных шароварах, как звать? Как угодно, только не этим прекрасным именем.

Джулия сравнивала его с кентавром, который целится из лука в небеса. А не могло ли случиться так, что он загляделся в ночную черноту с мерцающими звездами и не увидел чего-то важного рядом с собой?

Не мог ли он ошибиться?

Пусть он наблюдал ее предательство собственными глазами, но все же что-то тут не сходилось. Но что?

— Невкусно, мой мальчик? — встревожилась матушка Джефферсон, заметив, что Квентин едва притронулся к ее фирменному черемуховому пирогу.

— Очень вкусно, ма, — ответил он и откусил здоровенный кусище.

— И полезно! — добавила кулинарка. — Кушай, сразу поправишься. У нас черемухой даже женщин на сносях потчуют, чтобы дети выросли настоящими ковбоями.

На другом континенте беременная женщина — правда, не совсем еще на сносях — тоже отказывалась есть.

— Ну хоть солененький огурчик сжуй! — упрашивала ее сестра-близнец. — Все беременные любят соленые огурцы!

— Огурчик? Фу… Трепанг какой-то…

В самом деле, трепангов называют еще морскими огурцами. Гадость вонючая!

В каждом блюде Юльке мерещился трепанг, эта продолговатая мерзость крысино-серого цвета с бородавками. И овощи, и мясо, и даже хлеб — все источало, как ей казалось, едкий запах дальневосточных трепангов.

Даже находящаяся с ней в состоянии войны Лида, и та встревожилась: Юлькина горелка на газовой плите в коммунальной кухне на зажигалась уже недели две.

— Сдохнешь, дура! — ворчала соседка и предлагала жареной картошечки — совсем бескорыстно, без всякой оглядки на возможность Юлиного замужества. — Себя не жалко, так хоть о детях подумай, им скелеты выстраивать надо! Кривоногих хочешь родить или, не дай Бог, горбунов?

Однако и хрустящий золотистый картофель тоже отдавал трепангами, этими пупырчатыми мини-спрутиками.

Ольга теперь выгуливала сестру насильно, как собачонку. Утром и вечером. Старалась завести подальше от дома: может, аппетит нагуляет? Или в какой-нибудь яркой витрине супермаркета ей приглянется что-нибудь вкусненькое?

— А погляди, какие творожные сырки в шоколаде! В твороге кальций!

— Вот эти, длинненькие? Трепанги!

— А вон узбеки инжир продают. В инжире фосфор.

— Вот это, серое, с налетом? Трепанги!

— Сама ты трепанг! Оттрепать бы тебя как следует! Жаль, беременных не бьют. Погоди, родишь — душу отведу… А вот! Смотри какая прелесть! Капуста брокколи! Ты пробовала когда-нибудь? Я нет. Совсем на трепангов не похоже.

— А это как папоротники.

— На тебя не угодишь. Хоть чего-нибудь тебе хочется?

— Хочется посидеть. Туфли жмут. Ноги отекли. Вон лавочка, пойдем? — и она заковыляла к тенистому скверику, золотому от солнца и желтеющих листьев.

Ольга ее обогнала:

— Погоди, подстелю что-нибудь. Здесь какая-то дрянь насыпана, не испачкайся. Ой, да оно еще сверху падает.

Оказалось, что скамейка стоит под большим черемуховым кустом. Оля только хотела смахнуть осыпающиеся ягоды с сиденья, как Юлька оттолкнула ее.

Она стала брать опавшие ягодки по одной и жадно запихивать их в рот. Глотала, даже не разжевывая.

— Что ты делаешь, они же грязные! — Ольга стала ее оттаскивать, да не тут-то было. — Юленька, миленькая, не собирай, я тебе лучше свежих нарву.

Юлины глаза алчно, дико загорелись:

— И побольше!

Она сама не могла объяснить себе, что с ней. Как будто откуда-то из глубины подсознания некий голос подсказал:

— Вот оно! Лови свою удачу! Не упусти свой шанс! Потому что твой шанс — твоя главная ставка — однажды был накрепко связан с этим растением, с черемухой. А уж как именно связан — догадайся сама. Впрочем, можешь и не догадываться. Главное — наешься до отвала, тебе это необходимо!

Юлька и не стала вдумываться. Просто потребовала:

— Рви, Оська! Рви!

Оля как-то сразу заразилась ее азартом. Может быть, ощутила свою значимость: непонятно почему, но от нее сейчас зависело многое.

Нижние ветви уже были кем-то ободраны, и она по-обезьяньи вскарабкалась по толстым сучьям наверх. Ручку от целлофанового мешочка держала в зубах и, пачкая пальцы темным соком, бросала и бросала в пакет тонкие изящные кисточки.

Потом сборщица урожая, увлекшись, решила поступить иначе: обламывала ветки целиком, бросала сестричке, которая тут же принималась жадно обгладывать их, как коза.

Сбежались недовольные бабки, грозились отправить хулиганок в отделение.

Тогда Оля кинула клич:

— Бабулечки! Али сами не рожали! Двинемся бабьим фронтом на спасение беременных!

И старушенции клюнули.

— Двинемся, девочки! — воззвали они друг к другу.

И вот уже Ольга смогла слезть и отдохнуть, потому что на ближайшей квартиры вынесли столовую клеенку, расстелили ее под кустом и ну обтрясать все, что на нем осталось!