Это случилось семь лет назад, еще на первом курсе.

Юлька целовалась в пустой аудитории с дипломником Маратом, королем факультета, когда ее застукала за этим увлекательным занятием секретарь деканата:

— А, Синичкина! Вы-то мне и нужны. Вернее, наоборот, вы мне больше совершенно не нужны. Ни мне лично, ни университету. Вы отчислены.

Марат от растерянности даже не сразу сообразил, что надо бы разжать объятия, и Юлька, крепко стиснутая, смогла повернуть к Эмме Владимировне только раскрасневшееся лицо.

— Отчислена?! За что?

— А вы не догадываетесь?

Ах, сколько скепсиса и злорадства было в тоне секретаря! Какая в нем сквозила издевка! Однако Юля совершенно искренне не понимала, в чем дело:

— Разве целоваться запрещено?

Марат, отпустив ее наконец, шагнул вперед:

— С каких это пор поцелуи караются отчислением? Что-то я с таких правилах не слыхал.

— А, заступничек! — ехидно улыбнулась Эмма Владимировна. — Похвально, молодой человек. Отвечаю: нет, не запрещено. Так что продолжайте на здоровье. Теперь ваша… гм… дама… может посвятить этому занятию все свободное время, а его будет с сегодняшнего дня много. Ей больше не потребуется посещать занятия.

— Ну пожалуйста! — взмолилась Юля. — Объясните же, что случилось!

Секретарь деканата неумолимо вздернула подбородок:

— Подробности — на доске приказов!

И Эмма Владимировна гордо, неторопливо удалилась. Ей нравилось ощущать себя вершительницей судеб, эдакой суровой Фемидой, неподкупной и не знающей жалости.

Как Юлька бежала к этой пресловутой доске приказов! Марат, ринувшийся было за ней, безнадежно отстал уже на середине коридора. Похоже, девчонка побила все легкоатлетические рекорды.

Что стряслось? Почему так странно обрывается счастливая полоса ее жизни?

Столько трудов потрачено, чтобы пробиться в МГУ на факультет журналистики, — и вдруг потерять все разом? Как посмотрит она в глаза родителям, вернувшись с позором в родной Саратов?

Девушка искала среди множества приказов один-единственный, касающийся ее. Тот, из которого она могла, по словам Эммы Владимировны, узнать «подробности».

Бумажек под стеклом было вывешено немало, с самыми разными распоряжениями и формулировками. Принять на работу… Уволить по собственному… Не то, не то! Должность профессора… Да нет же! Где же, где он, проклятый?

Назначить персональную стипендию… Как Юля мечтала о ней, об этой персональной стипендии! На обычную не прожить, а родители отнюдь не миллионеры. Вот и крутишься, подрабатываешь, чем Бог пошлет… А теперь не только повышенной степухи не светит, но и вообще никакой.

Но почему же, почему?

Бесстрастные, ровные машинописные строчки сливались перед глазами, и Юля ловила себя на том, что путается в документах, возвращаясь по второму разу к уже прочитанным.

А, вот! В левом нижнем углу. Скромненьким такой, коротенький приказик. И номер у него вполне подходящий — тринадцатый.

«Отчислить за неуспеваемость… академические задолженности… философия… литература… история…»

Бред какой-то! У нее же одни пятерки! Никто не сдал сессию лучше Юлии!

Вспомнилось детское: «Пятерка — перевернутая двойка, двойка — перевернутая пятерка». Вот уж, действительно, все наизнанку!

Надо успокоиться и перечитать этот приговор номер тринадцать. Вдох-выдох. Без паники.

Итак…

«Ольгу Викторовну Синичкину отчислить за неуспеваемость…»

Ольгу Викторовну, а вовсе не Юлию Викторовну!

Надутая Эмма, преисполненная сознанием собственной важности, просто перепутала сестер-близнецов. Ей даже в голову не пришло поинтересоваться, с кем именно из них она разговаривает: слишком торопилась исполнить свою карающую миссию.

Выходит, опасность оказалась мнимой? Ну да! Конечно! Фу-ты, обошлось! Ура, с плеч гора!

«То есть как это — обошлось? — вдруг опомнилась Юлька. — Выходит, сестру Олю отчисляют? Неизвестно еще, что страшнее! Мне-то легче было бы выпутаться, я бы собралась и что-нибудь придумала, а Оська… Захочет ли она вообще напрягаться и что-то предпринимать?»

Сестричка, сестричка! То-то ты отводила взгляд после экзаменов, то-то тщательно прятала зачетку, а на вопросы об оценках отвечала раздраженно и уклончиво:

— Не будь занудой, Юльчик! Смени тему. А то грузишь и грузишь, как будто не человек вовсе, а грузовой лифт. Пытки экзаменами закончились — пора расслабиться?

Вот тебе и расслабилась…

Юля опять понеслась на немыслимой скорости: на этот раз разыскивать сестру. Знала, что та где-то здесь, на факультете. Пробежалась по коридорам, по дороге заглядывая в аудитории. Заскочила в буфет. В читалку, правда, сворачивать не стала: Ольга сие тихое помещение никогда не жаловала.

Обнаружилась Оля в пустом актовом зале: отгородившись от посторонних взглядов шелковой кулисой, она самозабвенно и неистово целовалась с Маратом, королем факультета.

Целоваться никому не запрещено…

Сейчас сестры-двойняшки, Юлия и Ольга Синичкины, самостоятельно шагают по взрослой жизни. Но мы позволим себе ненадолго перенестись назад во времени, к моменту их рождения.

…Все врачи и медперсонал саратовского родильного дома столпились вокруг роженицы Елены Синичкиной, молодой учительницы русского языка и литературы из соседней школы.

Елену Семеновну тут знали: дети многих сотрудников роддома учились у нее и считали «своим парнем».

Вот и сейчас школьники гомонили под окнами, волнуясь, будто это лично они ожидали ребенка, а не взмокший от страха Виктор Анатольевич Синичкин, преподаватель английского.

И учитель, и ученики уже знали, что должна появиться на свет двойня, хотя ни УЗИ, ни другой подобной аппаратуры в медицинских учреждениях Саратова в то время еще не имелось.

Среди старшеклассников был и сын главврача Комарова, а потому доктор волновался: нельзя же оскандалиться перед собственным чадом!

Однако нашлись и другие поводы для волнения, куда более весомые. С роженицей творилось нечто странное. Вернее, не с ней самой, а с младенцами, еще не появившимися на свет.

Воды давно отошли, а роды все никак не начинались.

Живот молодой женщины так и ходил ходуном, а тело непрерывно сотрясался ь от бурных схваток, происходивших подряд, без малейшего перерыва.

Бедная Елена Семеновна держалась мужественно, не стонала и не жаловалась. Она только прикладывала ладони то к правому, то к левому боку и покрикивала на своих разбушевавшихся детей, находившихся в материнском лоне:

— Ну ты! Прекрати!.. И ты тоже!.. Не стыдно тебе?… И у тебя тоже совести нет!

Потом она, как истинный педагог, сменила тактику.

— Да люблю я тебя, люблю, глупышка! — Это — правой стороне живота.

А затем сразу же — левой:

— И тебя люблю не меньше! Честно, не меньше!

Она виновато посмотрела на врачей и акушерок:

— Вы все на нас столько времени тратите, а мои — никак. Не желают вылезать. Ленивые, что ли?

Доктор Комаров покачал головой:

— Похоже, наоборот, чересчур торопливые. Норовят сразу выскочить, с разбегу. Тычутся, тычутся, а рождаться — работа серьезная. Тут собранность нужна.