Сесиль, осмыслив это сообщение, переменилась в лице и вдруг вскрикнула по-французски:

— Oh, mon Dieu! — что означало «Боже мой!» От волнения в ее голосе сразу проявился мягкий французский акцент — Экскюзе-муа, извините, пожалуйста! Я слышала о вас много хорошего. Вас зовут Жюли?

Юлька секунду поколебалась и вызывающе, на манер самой Сесиль, а также своей дорогой соседки Лиды, бросила:

— И что дальше?

Похоже, они поменялись ролями. Теперь Юля была хозяйкой положения.

А Сесиль, кажется, сразу разучилась говорить по-русски и только виновато округляла полные, по-африкански вывернутые губы:

— О! О!

Не будь она чернокожей — сейчас, наверное, страшно бы покраснела. Надо сказать, смущение ей шло. И уж, по крайней мере, было больше к лицу, нежели блистательно освоенное российское хамство.

Негритянка сделала приглашающий жест, и Юля отметила про себя, какая трогательно розовая у нее ладошка.

Сесиль метнулась куда-то в глубь квартиры, и Юлю тут же окружили пять очаровательных мулаточек, мал мала меньше.

Лопоча русские и французские слова вперемежку, дети стащили с гостьи куртку и крепко схватили Юлю за руки — две девчушки справа и две слева. А самая маленькая, лет трех, бесцеремонно взобралась к ней на шею, ловко цепляясь за одежду, точно африканский лемурчик.

Журналистку втянули в гостиную и усадили на изящное бархатное канапе.

В квартире было сильно натоплено: видимо, в дополнение к стандартным батареям где-то имелись скрытые калориферы. Возможно, пристрастие к жаре — это единственное, что сохранила Сесиль Кошкина из традиций родной Африки.

Дочурки имиджмейкера, в отличие от их обрусевшей распустехи-матери, выглядели словно сошедшими с рекламного плаката. Яркие платьица с оборочками — длинные, до самых щиколоток, обтянутых белыми ажурными колготками. Ножонки обуты в модельные лакированные туфельки, а не в домашние тапки.

Прически — фантазийно-эксклюзивные. На каждую из них, конечно, было затрачено немало времени и стараний: понятно, почему Кошкин страдал от недосыпания.

На забавных головенках смуглых созданий среди жестких непослушных завитков красовались рыбки, птички, ромашки и незабудки. А шевелюру самой маленькой девочки — по-негритянски кучерявую, однако, по странной прихоти генокода, белобрысую, — венчал крошечный, затейливый крылатый дракончик.

Юлька была рада, что получила «сидячее место». Постороннему в этой комнате двигаться было бы опасно. Повсюду на стенах — идеально чистые зеркала, почти полностью заменяющие обои. Можно врезаться, по ошибке решив, что перед тобою пустое пространство. И поранишься, и интерьер испортишь так, что вовеки потом не расплатиться.

Из-за этих зеркал и жилище Кошкина напоминало столь любимые им парикмахерские.

А девчонки сновали туда-сюда, безошибочно ориентируясь в этом фантастическом многомерном, множащемся пространстве. Зеркальные поверхности отражали их под разными углами, и казалось, что детей не пятеро, а, скажем, полсотни.

«Опять двойники», — подумала Юлька.

Вдруг одно из зеркал отъехало в сторону, и открылся проход в соседнее помещение, по всей видимости, спальню.

В проеме стояла неописуемая красавица. Без всяких преувеличений.

Гладкая черная кожа металлически блестела над глубоким декольте. Огромные бездонные глаза сияли. Длинная шея была горделиво, по-лебединому выгнута.

А волосы… непонятно почему, но они вызывали немедленную ассоциацию со строением Галактики. Это было сложное переплетение затейливых темных локонов, сбрызнутых мерцающим лаком. Звезды в таинственной ночи.

Все это великолепие дополнялось синим, свободным и четким платьем до самого пола, сшитым, казалось, из материи неземного происхождения.

— Аншанте! Рада вас видеть в нашем доме, мадемуазель Жюли! — произнесла незнакомка знакомым голосом.

Ба, да это Сесиль так преобразилась! Оказывается, Колобок-Кошкин не такой уж идеалист!

— Я к вам по делу, — начала было оторопевшая Юлька, но ей уже представляли остальных членов семьи. Каждая из девочек, включая малявку-лемурчика, делала при этом церемонный книксен.

— Это Мадлен — Ленка. Вот Катрин, Катюшка. Третья — Констанс, Таська. Иди сюда, Колетт! Можете звать ее Колькой, хотя у вас, русских, это мужское имя.

Младшенькая, лемурчик, в это время пыталась отодрать пряжку от Юлькиного сапога.

— Вот деловая! — рассмеялась девушка. — А тебя-то как зовут?

— Мур-мур, — по-кошачьи отозвалась крошка. В звуке «р» слышалось мягкое французское грассирование.

Мать пояснила:

— Мы назвали младшую дочку Амур, по-русски — Любовь. Так что она у нас Любушка.

— Амурчик-Лемурчик, — Юлька погладила ребенка по голове с некоторой опаской, боясь повредить дракончика на макушке.

А переменчивая Сесиль неожиданно гаркнула на дочерей резко и сердито:

— Во бестолковые! А кто будет Жюли чаем поить? А ну, чашки сюда, живо!

И пока малышня неуклюже хлопотала по хозяйству, Юля начала агитацию:

— Вы очень любите своего мужа, Сесиль?

Негритянка от избытка чувств даже подпрыгнула на канапе:

— О! О! Без границ.

— Вы должны его выручить.

— О! Жизнь отдам!

— Жизнь не надо. Она вам еще пригодится.

— Тогда что же?

— Согласитесь сняться в моей передаче.

Темные галактики взметнулись, и множество вселенных начали разбегаться, подчиняясь космической центробежной силе:

— Нет!

— Но почему?

— По кочану, — вполне по-русски отрезала Сесиль, вновь напомнив Лиду.

Выдержав паузу и проглотив несколько соленых масляных печеньиц, Юля решила сделать второй заход.

На сей раз она применила испытанный на Лидии прием: диафрагмальное дыхание. Крупные сценические слезы так и закапали в чайную чашку.

Маленькие мулатки собрались возле плачущей, сочувственно на нее глядя.

Любушка-Амурчик протянула ей кружевной платок с вышивкой ришелье, прелестно грассируя:

— На, рева-корова.

— Что с вами? — полюбопытствовала Сесиль.

— Меня выгонят с работы, если я вас не уговорю!

— Хватит заливать-то, — сморщила негритянка нос. Юля тут же прекратила и заливать, и заливаться, поняв, что трюк не удался.

— Может, вы хоть девчонкам позволите участвовать в передаче?

Сесиль даже отшатнулась.

— Думай, что говоришь! — она перешла на «ты». — Рядом с этими намазюканными профурсетками?! Тьфу! Ненавижу! Что Мотенька в них находит?

«Да она ревнует своего Кошкина к этим длинноногим! Женщина-Отелло, оригинально. Раса, впрочем, подходящая.»

Ревность — это слабость, а на слабостях можно сыграть.

— Гм… А если профурсеток не будет вообще? Ни единой? Тогда бы вы согласились?

Сесиль недоверчиво нахмурилась:

— Так не бывает.

— Это у других авторов не бывает, — важно заявила Юлька. — А у меня запросто.

Да, не зря манекенщицы невзлюбили эту стриженую выскочку. Чуяли для себя угрозу, и, как видно, не зря.

Юльке, однако, было наплевать на их симпатию или антипатию. Ей важно было выполнить обещание, данное симпатяге Кошкину.

Кроме того, и передача только выиграет без стандартных красавиц: у Юлии Синичкиной от любых банальностей и стандартов просто с души воротит.

Андрей Васильевич взбесится? Ну и пусть! Не привыкать…

И она представила себе, как необычно будут смотреться на подиуме две домохозяйки — черная и белая, Лидия и Сесиль Двойники, да не совсем. Скорее — позитив и негатив…

И она продолжала обрабатывать негритянку, удвоив свои пропагандистский пыл и одновременно налегая на соленые печеньица…

После жаркой африканской атмосферы дома Кошкиных весенний уличный воздух казался особенно промозглым.

Скорей бы попасть домой, глотнуть крепкого обжигающего чайку!.. И прильнуть к горячей груди Дениса, пусть отогревает свою окоченевшую подружку!