В напряженной работе проходили дни и даже ночи: Андрей Васильевич упорно выделял для монтажа Юлькиной передачи ночные смены. Он оправдывал это производственной необходимостью — график, дескать, не резиновый, — но Костя не сомневался:

— Испытывает шеф тебя на прочность.

Запаса прочности у Юли пока хватало. Она даже рада была, что не остается ни времени, ни сил на переживания, которые на людях сама же презрительно называла «пережевываниями».

Дареный халатик как-то странно повлиял на нее. Когда она облачалась в это цветастое одеяние, ей сразу почему-то хотелось покоя и домашнего уюта. Не бегать по городу в поисках любопытного сюжетика, не разрываться между несколькими заданиями, а, например, стоять у плиты и готовить что-то вкусненькое.

Но ни разу, даже в мыслях, не договорила она эту фразу до конца: готовить что-то вкусненькое… для кого-то. Как Лида — для своего тщедушного Бориса.

Однако к черту пережевывания! Она не жвачное животное. Не травоядное. Не корова и не какой-нибудь там кентавр…

Квентин периодически звонил и просил о встрече.

— Некогда, некогда, сорри! — отвечала она. И это было правдой.

Только от этой правды подчас становилось так тоскливо! С Юлькой творилось что-то непонятное. Она и хотела увидеться с Джефферсоном, и… страшилась этого. Она, всегда такая дерзкая и бесстрашная! Она, с такой легкостью контактирующая с самыми разными людьми! Уж не Тарас ли Францевич заразил ее необъяснимой робостью по отношению к этому американцу?

Квентин на отказы не обижался и продолжал звонить вновь и вновь, что совершенно ставило Юлю в тупик. «Вот зацепленный, — думала она. — Я бы никогда так не смогла, давно бы подыскала себе новый объект».

И при этом ей ужасно хотелось оставаться его «объектом» как можно дольше.

Как — то раз он позвонил и с вдохновением в голосе поздравил ее.

— С чем? — не поняла Юлька.

— С вашей интуицией, Джулия. Помните, вы назвали меня кентавром?

— Конечно, помню. Я не склеротик.

— Я изучил массу научной литературы — античная история, мифология.

— Похвально. А зачем?

— Пытался понять, почему кентавры стреляют из лука в звезды.

— Понял?

— Понял. Потому что они Сагиттариусы.

— Это, похоже, не античность, а что-то средневековое.

— Нет, Джулия, современное. Это я. Сагиттариус — по-русски значит Стрелец. Такой знак Зодиака. Его символ — кентавр, который целится из лука в небо. Я родился под знаком Стрельца, под самое Рождество. Вы угадали, Джулия.

— Это намек, чтобы я не забыла поздравить вас с Рождеством и днем рождения одновременно? Но это так нескоро, еще дожить надо!

— Мы доживем, — уверенно сказал он. — Рождество мы встретим вместе. Это будет чудесно!

— Ай — яй-яй, какая самонадеянность! — Юльке стало смешно. Она вообще никогда не строила столь далеких планов, это казалось ей пустой тратой времени и неимоверным занудством. Жить «здесь и теперь», таков был ее принцип. Кто знает, куда судьба забросит нас завтра, через неделю, через месяц?

— Клянусь, так и будет! — с пылом ответил Квентин. — Знаете, что пишут про Стрельцов авторитетные астрологи?

— Что же они пишут? — усмехнулась Юля. — Только учтите: я не верю в авторитеты.

— Зря. Они пишут: «Стрельцы не боятся делать большие ставки. Они знают, что выигрыш возможен всегда, а проигрыш — явление временное. Поэтому они удачливы». Вы — моя большая ставка, Джулия.

— Ва-банк?

— Ва-банк.

— Один герой Пушкина на этом погорел, его звали Германн. Поставил на тройку, семерку и туз, а выпала пиковая дама. Так что ва-банк — это очень опасно, Венечка.

— «Стрельцы любят опасность и риск». Так утверждают авторитеты.

— Сказала же — не верю я в них!

— А в любовь — верите? — Квентин спросил это так тихо, что едва можно было расслышать сквозь треск старенького, не раз ронявшегося на пол телефонного аппарата.

Юлька притихла и почему-то не нашлась, что ответить. Это она-то, которая прежде никогда не лезла за словом в карман!

Наконец наступил долгожданный день. Сегодня вечером по НТВ покажут Юлькину передачу.

С самого утра Лида переоборудовала кухню в зрительный зал. Туда был вынесен телевизор, на него установили пишущий видеоплейер, в который загодя вставили пустую кассету. Зрелище века необходимо было сохранить для потомков! Полукругом расставили стулья, собранные со всех комнат.

По Лидиному замыслу, просмотр должен был обязательно быть коллективным и сопровождаться застольем. Борю с утра отправили на рынок за продуктами.

— Только смотри торт не вздумай покупать! — наставляла его жена, отсчитывая деньги. — Будет домашний пирог! Нет, два пирога! Один с капустой, второй с курагой!

Лида нынче была щедра: приглашение к праздничному столу получили даже Ольга и Василий Павлович Ну, а с Юльки просто пушинки сдували:

— Ты какой винегрет больше любишь? С капустой или без? А «Оливье» лучше с колбасой или с мясом? А…

— Я все подряд люблю! — смеялась Юля, и Лидия даже немного обижалась, что ей безразличны такие наиважнейшие вещи, как нюансы меню в столь знаменательный день. А впрочем, Юльке сегодня простились бы и более серьезные прегрешения. Ведь она была героиней дня.

К вечеру все принарядились.

У Катюши в жиденьких волосенках красовался огромный бант, а Лида накрутилась на свои вечные бигуди так тщательно, как только могла, и самостоятельно прикрепила на макушку муляж банана — единственное, что осталось в целости от произведения Матвея Кошкина.

Боря был в новом, всех цветов радуги, спортивном костюме, а Василий Павлович вышел в залоснившемся, однако почти не рваном пиджаке и тоненьком абхазском галстуке на резиночке, с блестящим вензелем из люрекса.

Пироги уже были посажены в духовку, хрустальные фужеры извлечены из серванта Кузнецовых. Три коммунальных стола сдвинуты, из них получился один большой.

И тут раздался телефонный звонок.

— Джулия? — Пауза. — Мы должны встретиться, Джулия.

— Ох, Квентин, я сейчас так занята! Кстати, через сорок пять минут включите НТВ, увидите кое-что интересное.

Опять пауза. Потом Джефферсон произнес глухо и безнадежно:

— Через сорок пять минут я буду в аэропорту, Джулия. Я улетаю.

Юлькино сердце гулко стукнуло — и замерло. И почему-то сразу стало трудно дышать.

— Не молчите, Джулия. Если невозможно вас увидеть, я хочу хотя бы вас слышать. У нас мало времени.

По квартире уже разносился пленительный запах домашней выпечки. Звенели ножи и вилки, которые Катюшка раскладывала на крахмальной скатерти. Или это звенело у Юльки в голове?

— Как — уезжаете? — наконец выдавила она. — Куда?

— В Лос-Анджелес.

— Но… вы не предупреждали. Как же так! Мы даже не простились!

— Мы прощаемся сейчас. У вас, русских, есть поговорка: «Долго провожать — слишком много плакать».

— Долгие проводы — лишние слезы.

— Хорошая поговорка.

— Дрянь, а не поговорка! — закричала Юля. — Ну и уезжайте! Я плакать не стану, не надейтесь! Кто вы мне? Да никто! Ничего между нами не было! И нет! И не будет! Понятно?

— Ай андестэнд, — по-английски ответил Квентин, и в трубке раздались короткие гудки.

Когда пошли вступительные титры передачи, обитатели коммунальной квартиры с изумлением обнаружили, что виновница торжества — автор — отсутствует. В суете никто не засек момента, когда она исчезла.

В этот момент такси уже подвозило ее к стеклянному входу аэропорта Шереметьево-2. Гонораров, полученных вчера в редакции за несколько репортажей, как раз хватило, чтобы расплатиться с водителем…

Квентин Джефферсон уже регистрировал свой багаж, когда услышал музыку Россини. Она звучала откуда-то из-под потолка зала в необычном исполнении: не оркестровом, а аккордеонном. От этого знакомая мелодия, казалось, сменила национальность: стала не итальянской, а залихватски русской. Как плясовая.