Мадригал — небольшое лирическое ст-ние, содержащее комплимент определенному лицу, обычно женщине. Ст. 2. — Гурия — в мусульманской мифологии вечно юная дева, услаждающая в раю праведников. Ст. 3. — Лейб-гвардия — в монархическом государстве привилегированные войска, в задачу которых входила охрана особы императора и его семьи; Уланский полк — кавалерия, вооруженная пиками, саблями и пистолетами; во 2-й маршевый эскадрон лейб-гвардии уланского Ее Величества полка был назначен в конце сентября 1914 г. Гумилев.
37
Аполлон. 1916. № 1, другая ред., Костер.
Кост 1922 (Б), Кост 1922 (М-П), СС 1947 III, СС II, Кост 1979, Изб (Огонек), СП (Волг), СП (Тб), БП, СП (Тб) 2, СП (Феникс), Ст ПРП (ЗК), ОС 1989, Кост 1989, Изб (М), Ст (XX век), Ст ПРП, СПП, ШЧ, Изб (Слов), Кап, СС II, СП (XX век), Изб (Слов) 2, СП (Ир), Изб (Х), Соч I, СП (К), Ст (Яр), Круг чтения, Престол, Изб (XX век), ЧН 1995, Изб 1997, ВБП, МП, СП 1997, Изб (Сар) 2, Серебряный век. Петербургская поэзия конца XIX — начала XX века. Л., 1991, Душа любви, Серебряный век русской поэзии, Школа классики, Поэты серебряного века. Йошкар-Ола, 1997.
Автограф 1 другой ред. — Архив Лозинского. Автограф 2 другой ред. — Собрание А. К. Станюковича (Москва). Автограф 3 с вар. — Альбом Струве. Автограф 4 другой ред. — Отлуние. Автограф 5 — Архив Лозинского, рукопись Костра.
Дат.: конец 1915 г. — начало 1916 г. — по местоположению в Альбоме Струве (с учетом близости расположения материала в нем к хронологическому) и дате публикации.
Назвав это ст-ние «мифологическим», Н. А. Оцуп видит в нем увлечение Гумилева «отражением всеобщих старых верований индоевропейских племен доисторических времен». Не создавая нового мифа, Гумилев, по его словам, сближает здесь «легенду о драконе с легендой о Вольге, герое русской эпопеи». Далее Н. А. Оцуп интерпретирует: «Стихотворение “Змей” одновременно эпическое и лирическое. Автор почти жалеет похитителя красивых девушек, из которых ни одна не остается в живых после похищения. Они умирают одна за другой во время полета, и змей бросает их тела в море. Вот почему могучее чудовище жалуется и воет, завидуя простым пастухам, чьи мелодичные песни привлекают молодых красавиц.
Со стилистической точки зрения “Змей” является искусным переложением народных сказок с их красочным языком <...> Афанасьев, Орест Миллер, Потебня, Александр Веселовский и другие ученые-фольклористы отнесли бы, вероятно, “Змея” к категории сказок с исторической основой. Ведь Гумилев упоминает мимоходом “Золотую Орду”, “пестрый грохот равнины китайской”, Китай. Поэта привлекал этот таинственный большой мир. Китай, кстати, дал ему одну из его любимых тем, тему дракона» (Оцуп. С. 149–150). Эту мысль подтверждает современный исследователь: «Древний восточный образ Дракона, чья смерть начинает письменную историю, у Гумилева так или иначе связан со старыми славянскими преданиями о волшебных змеях» (Иванов Вяч. Вс. Звездная вспышка (Поэтический мир Н. С. Гумилева) // Ст ПРП. С. 30).
Ст. 22. — Лагор — древний город Индии, столица провинции Пенджаб. Ст. 33. — Вольга (или Волх) — герой одноименной былины киевского цикла, богатырь-оборотень, обладающий властью над силами природы.
К числу других редакций этого ст-ния следует прибавить два расшифрованных Н. М. Иванниковой черновых наброска «эпической поэмы на русскую тему», относящихся к 1914 г.:
«На заседании Общества ревнителей художественного слова 25 февраля 1914 г. автор не только озвучил “Мика”, но и “изложил свои взгляды на эпический род, к коему он причисляет свою поэму, и на современные его возможности. Основная мысль сводилась к утверждению, что единственной областью, в которой еще возможно большое эпическое творчество, есть поэзия “экзотическая”. Большинство участников прений “оспаривало теоретические воззрения автора; общий вопрос о современной эпической поэзии остался открытым”[43]. Возможно, под влиянием этих споров поэт сразу же попробовал написать эпическую поэму на русскую тему. Два ее черновых наброска (разделенных чертой) записаны на обороте листа[44] с черновым текстом монолога Пиппы из драмы Р. Браунинга “Пиппа проходит”, перевод которой Н. С. Гумилев закончил в феврале 1914 г.[45]
В глухом монастырском саду,
Где хлещет река под обрывом,
Да веришь себе на беду
Высоким развесистым ивам,
Закатам и песням, и снам.
Своим и весны баловницы,
И даже лукавым губам,
Куда-то спешащей черницы,
Где, плача, не ждешь ничего,
Живешь, ничего не умея,
Я встретил в канаве его,
Огнистого древнего змея
...............
Позабыв Золотую Орду,
Пестрый грохот равнины китайской,
Он залег в монастырском саду
В мяте сладкой полуночью майской.
Что ни шаг, то болото и гать,
Где пиявки, что верные палки,
Да из мелкого омута встать
Все хотят, но не могут русалки.
Дальше этого не пошло, но “огнистый древний змей”[46] уже не отпускал поэта. Через полгода он ушел на фронт в качестве вольноопределяющегося, а в конце сентября 1915 г. его командировали на полгода в Петроград для обучения в школе прапорщиков. Это время Н. С. Гумилев использовал для реализации некоторых довоенных замыслов и создания новых произведений. На волне подъема национального самосознания русского народа, вызванного войной, он впервые погружается в русскую стихию и зимой 1915–1916 гг. создает цикл прекрасных стихов, объединенных русской темой и составивших позднее сборник “Костер”. Среди них сказочное стихотворение “Змей”, начальные строки которого, очень емкие по информации, взяты им из второго наброска к “русской поэме”. Упорно работая над текстом, избавляясь от излишней детализации, заменяя, переставляя и сокращая строфы, но не трогая столь удачного зачина, он написал за полгода несколько вариантов стихотворения, по сути мало отличающихся[47]. Но ни один из них так и не удовлетворил мастера[48].
На листе с фрагментами «поэмы» о змее есть еще один набросок, написанный вслед за ними и тем же пером и почерком, но содержание его имеет как будто самостоятельное значение. Возможно, это заготовка для будущего стихотворения на характерную для Н. С. Гумилева тему: самобичевание за любовную катастрофу. К сожалению, нижний левый край листа залит чернилами и полностью остановить текст без специальной аппаратуры невозможно. Поврежденные слова отмечены многоточием в прямых скобках, вызывающие сомнение — знаком вопроса в прямых скобках.
Опять весна, и мне идти опять.
Но одному, как в чаще ходит лось.
Опять идти и сердце надрывать,
Как будто сердце не надорвалось.
Когда надорвалось, давным-давно,
В тот миг [нрзб.] я вечность полюбил.
Мне сердце было лучшее дано
Навек, и я его не сохранил.
Любовь ко мне не синим васильком,
Не ласковым слетела голубком.
Но все божественным казалось сном.
Безумно [?] ринулся я, зажил бы в нем
[49] [...] я встал над ним и сбил [?].
[...] света [?] тишина
[...] я наши дни и что любил,
[...] в жизни глубина.
И понял я великую звезду,
Как все, что не погибло и светло.
Но я иду, уже без сил иду,
Чтоб изменилось сущности стекло»
[50].