103 Нежно-небывалая отрада Прикоснулась к моему плечу, И теперь мне ничего не надо, Ни тебя, ни счастья не хочу. Лишь одно бы принял я не споря — Тихий, тихий золотой покой Да двенадцать тысяч футов моря Над моей пробитой головой. Что же думать, как бы сладко нежил Тот покой и вечный гул томил, Если б только никогда я не жил, Никогда не пел и не любил. 104. О тебе О тебе, о тебе, о тебе, Ничего, ничего обо мне! В человеческой темной судьбе Ты — крылатый призыв к вышине. Благородное сердце твое — Словно герб отошедших времен. Освящается им бытие Всех земных, всех бескрылых племен. Если звезды, ясны и горды, Отвернутся от нашей земли, У нее есть две лучших звезды: Это — смелые очи твои. И когда золотой серафим Протрубит, что исполнился срок, Мы поднимем тогда перед ним, Как защиту, твой белый платок. Звук замрет в задрожавшей трубе, Серафим пропадет в вышине... ...О тебе, о тебе, о тебе, Ничего, ничего обо мне! 105. Ангел боли Праведны пути твои, царица, По которым ты ведешь меня, Только сердце бьется, словно птица, Страшно мне от синего огня. С той поры, как я еще ребенком, Стоя в церкви, сладко трепетал Перед профилем девичьим, тонким, Пел псалмы, молился и мечтал, И до сей поры, когда во храме Всемогущей памяти моей Светят освященными свечами Столько губ манящих и очей, Не знавал я ни такого гнета, Ни такого сладкого огня, Словно обо мне ты знаешь что-то, Что навек сокрыто от меня. Ты пришла ко мне, как ангел боли, В блеске необорной красоты, Ты дала неволю слаще воли, Смертной скорбью истомила... ты Рассказала о своей печали, Подарила белую сирень, И за то стихи мои звучали, Пели о тебе и ночь и день. Пусть же сердце бьется, словно птица, Пусть уж смерть ко мне нисходит... Ах, Сохрани меня, моя царица, В ослепительных таких цепях. 106. Канцона Как тихо стало в природе, Вся — зренье она, вся — слух, К последней страшной свободе Склонился уже наш дух. Земля забудет обиды Всех воинов, всех купцов, И будут, как встарь, друиды Учить с зеленых холмов. И будут, как встарь, поэты Вести сердца к высоте, Как ангел водит кометы К неведомой им мете. Тогда я воскликну: «Где же Ты, созданная из огня? Ты видишь, взоры всё те же, Всё та же песнь у меня. Делюсь я с тобою властью, Слуга твоей красоты, За то, что полное счастье, Последнее счастье — ты!» 107 Неизгладимый, нет, в моей судьбе Твой детский рот и смелый взор девический, Вот почему, мечтая о тебе, Я говорю и думаю ритмически. Я чувствую огромные моря, Колеблемые лунным притяженьем, И сонмы звезд, что движутся, горя, От века предназначенным движеньем. О, если б ты всегда была со мной, Улыбчиво-благая, настоящая, На звезды я бы мог ступить ногой И солнце б целовал в уста горящие. 108. Гончарова и Ларионов. Пантум Восток и нежный, и блестящий В себе открыла Гончарова, Величье жизни настоящей У Ларионова сурово. В себе открыла Гончарова Павлиньих красок бред и пенье, У Ларионова сурово Железного огня круженье. Павлиньих красок бред и пенье От Индии до Византии, Железного огня круженье — Вой покоряемой стихии. От Индии до Византии Кто дремлет, если не Россия? Вой покоряемой стихии — Не обновленная ль стихия? Кто дремлет, если не Россия? Кто видит сон Христа и Будды? Не обновленная ль стихия — Снопы лучей и камней груды? Кто видит сон Христа и Будды, Тот стал на сказочные тропы. Снопы лучей и камней груды — О, как хохочут рудокопы! Тот встал на сказочные тропы В персидских, милых миньятюрах. О, как хохочут рудокопы Везде, в полях и шахтах хмурых. В персидских, милых миньятюрах Величье жизни настоящей. Везде, в полях и шахтах хмурых, Восток и нежный, и блестящий. |
