Так услаждает нас автор чистым и глубоким искусством, не запачканным повседневностью и современностью. Поэма являет собой образец того искусства (чистейшей воды), которому должен верно служить поэт, поклоняясь вечному, а не временному, что бы ни творилось вокруг. Старый мир рушится, новый рождается в муках десятилетий; А. Блок, Андрей Белый, Клюев, Есенин откликаются потрясенной душой на глухие подземные раскаты, — какое падение! Какая профанация искусства! И утешительно видеть пример верности и искусству и себе: в годы мировой бури поэт твердой рукой живописует нам, как Дух Лесов сидит “верхом на огненном слоне” и предается невинному развлечению:

Обидно было бы за поэта, если бы образы чистого искусства таили в себе иносказание, если бы “огненный слон” вдруг оказался, например, символом реакции, а “рыжие львы” — политическими партиями. Но мы можем быть спокойны: прошлое Н. Гумилева является ручательством за настоящее и будущее» (Иванов-Разумник. Изысканный жираф // Знамя. 1920. № 3–4. Стб. 51–52). Справедливости ради надо отметить, что не все критики отнеслись к поэме Гумилева с подобных «политически-злободневных» позиций: «Африканская поэма “Мик” вся изложена четырехстопными стихами, бодрыми путниками с легкой ношей. Как описать мудрую детскость этой эпики, где радость от тривиальных подробностей экзотического быта граничит с жизнью тропической чащи. Майн-Рид с седым мифом, где в недра дикарской преисподней нисходят отсветы христианского рая» (Левинсон А. Я. Мик. Африканская поэма // Жизнь искусства. 1918. № 22. С. 2–3). А. Я. Левинсон оставался верен своим симпатиям к гумилевской поэме и в годы эмиграции — и находил понимание у эмигрантской читательской аудитории: «Подчеркивая с большой симпатией духовное родство, соединяющее Гумилева с героями Фенимора Купера или Густава Эмара, Левинсон дает понять, что вечная тяга к приключениям и чуть ли ни детские воззрения на жизнь полностью характеризуют самого поэта, как и его главного героя Мика, — писал, откликаясь на выход статьи Левинсона «Гумилев» в № 9 «Современных записок» за 1922 г. Н. А. Оцуп, — <...> Мик и Луи являются героями очаровательной африканской поэмы. Мик — негритенок. Луи — маленький француз. Обоих детей ждут в Африке чудесные приключения. Андрей Левинсон был прав, когда писал, что самый лучший комплимент, который можно сделать автору “Мика”, состоял бы в том, чтобы рекомендовать его поэму для детской библиотеки» (Оцуп Н. А. С. 26, 83).

В советском литературоведении 1930-х гг. усиливается социально-политический аспект в трактовке поэмы. «Если перейти от вопросов культуры и искусства к литературе и проявлениям великодержавного шовинизма и местного национализма в этой области, то мы увидим, что великодержавный шовинизм и местный национализм имеют общие положения, например, теорию самобытности, теорию борьбы двух культур, великодержавную теорию нации-мессии. Так, поэт Гумилев, как известно, восхвалял имперскую романтику, отражал влияние мистицизма и церковщины. В своей африканской поэме “Мик” Гумилев выявил отчетливую идеологию великодержавника-империалиста, проповедовал содружество “цивилизованных” колонизаторов и их верных рабов из местного угнетенного народа, причем культ белого господина и преданного черного раба сочетается у него с изображением действительности как эстетизированной экзотики. Все эти черты характерны для писателей империалистической буржуазии. Гумилевская поэзия — поэзия черносотенная по своему идейному содержанию и недаром она пользуется таким успехом у белоэмигрантских кругов» (Коваленко Б. Пролетарская литература СССР в борьбе за ленинское национально-культурное строительство // Пролетарская литература. 1932. № 1–2. С. 49–50). «В поэме “Мик” Гумилев выразил идею превосходства белой расы над черной. Черный мальчик Мик становится верным слугой своего господина — маленького англичанина (так! — Ред.). Судьба предрешила Мику быть рабом. Его спутник Луи, чувствующий свое расовое превосходство над чернокожим, хочет сделать его своим помощником, а сам стать царем» (Волков А. А. Знаменосцы безыдейности. Теория и поэзия акмеизма // Звезда. 1947. № 5. С. 175–176). В настоящее время подобная трактовка, естественно, вытесняется исследованиями поэтических и общефилософских особенностей гумилевской поэмы. Так, Л. Аллен отмечает метрическую и отчасти тематическую параллель «Мика» с лермонтовским «Мцыри», особенно, по мнению исследователя, заметную в сцене поединка Ато-Гано с отцом Мика (гл. I). Однако к шестой главе поэма Гумилева расходится с лермонтовской традицией, приближаясь к популярным тогда писателям, эксплуатировавшим «экзотические» темы, — Киплингу и Луи Буссенару. История гибели Луи, по мнению Л. Аллена, прямо перекликается с «La chèvre de Monsieur Seguin» Альфонса Доде. Л. Аллен в то же время обращает внимание на смесь чудесного со своего рода скрупулезным реализмом и считает поэму неудачной, несмотря на ее неоспоримую формальную красоту. В частности, по его мнению, это объясняется резкими расхождениями между двумя частями поэмы. Первая представляет собой попытку перенесения на русскую почву чисто колониальной поэзии, создания развлекательной приключенческой литературы, доступной детям. Вторая часть представляет собой поэму космическую, доступную лишь посвященным, способным усмотреть великое в самых обыденных событиях. Такое несоответствие между «приключениями в джунглях» и «садом планет», где разрешается проблема вселенского искупления, несомненно, выявляет существенную концептуальную двусмысленность в подходе Гумилева к экзотике (см.: Allain L. La Recherche de la Forme longue dans la Poèsie de N. S. Gumilev // Berkeley. P. 13–19).

Есть интересные сведения и о «посмертной судьбе» поэмы. К. И. Чуковский сообщал в своих «Воспоминаниях»: «В 1919 г. он (Гумилев — Ред.) готовил второе издание поэмы и не раз говорил, что хочет посвятить его мне <...> В 1920 году мы стали все чаще бывать друг у друга. Обычно он был очень аккуратен, и только однажды пришел не в назначенный час, а гораздо позже. Не застав меня дома, он оставил такую записку: “<...> Я решил, что идти к Вам поздно. Если простите меня, посвящу Вам второе издание «Мика»”» (Чуковский К. И. Воспоминания о Н. Гумилеве // Жизнь Николая Гумилева. Л., 1991. С. 126–127). Однако издание поэмы в 1921 г. вышло без посвящения Чуковскому.

Зато современный критик услышал перекличку гумилевской поэмы «Мик» со ст-нием Чуковского «Крокодил»: «Она (поэма Гумилева — Ред.) написана, за редкими исключениями, лермонтовским четырехстопным ямбом, с парными мужскими рифмами, и то, что в сказке Чуковского обычно представляется нам перелицовкой романтизма “Мцыри”, на самом деле — скорее пародирование лермонтовских интонаций у Гумилева. “Мик” и “Крокодил” перекликаются неоднократно; сопоставим, например, знаменитый монолог Крокодила о страданиях зверей в неволе:

с речью одного из гумилевских героев:

Сходно в обоих произведениях рисуются фигуры героев-детей — “доблестного Вани Васильчикова” у Чуковского и отважного десятилетнего Луи у Гумилева. Идиллический финал “Крокодила”