В участке полицейский пристав, топая ногами, кричал:

— Где ты взяла эту проклятую бумагу? Тут говорится о свержении царя, о свободе и братстве!

— Сама не знаю. Нечистый попутал. Подсунули мне. Ахти, так вот и подсунули!

— Кто?

— Да такой маленький, плюгавенький, бородатый…

— Врёшь, нечистая сила!

— Крест на мне.

— В тюрьму посажу!

— Что вы, родненький! Жить-то мне считанные дни. Прости! — Она повалилась к ногам пристава.— Неграмотная я, разве понимаю в бумагах? А за царя я поклоны бью перед богом. Как встаю и как ложусь, с колен шепчу: «Упаси, господи, царя и царицу…»

Через неделю Матрёну выпустили, как глупую, непонимающую бабу, и она опять стала промышлять на базаре. Пришёл как-то на базар и Василий.

— Могла бы тебя выдать, да пожалела,— сказала ему Матрёна.— Сняли бы с тебя голову.

— Спасибо,— ответил тот.— Только это не я, кто-то другой.

— Скулы приметны. А в глаза кто тебе посмотрит, век не забудет. Только я сказала: невысокий да бородатый.

— Откуда ж бородатый?

— Во сне такого видела…

— Хорошие тебе, тётка Матрена, сны видятся…— усмехнулся Василий.

«Сегодняшнее воскресенье обещает быть весёлым»,— проснувшись, подумал Миша Калинин. Он немедля встал, окатился во дворе у плетня холодной водой и стал собираться.

Как надеваются эти крахмальные воротнички? Как повязываются галстуки? А надеть их необходимо. Синяя сатиновая косоворотка и замасленная кепка выдают рабочего. Складка на брюках получилась отличная. Ещё бы! Три ночи он проспал на брюках, положив их под матрац.

Хозяин квартиры вошёл и развёл руками.

— Не узнать тебя, Михаил Иванович. Уж не в приказчики ли на заводе произвели? А может, выше?

Но жена хозяина сразу сообразила:

— Сегодня праздник. На гулянку жилец собрался. Не всё ему быть холостым. За такого тихого да непьющего любая текстильщица замуж пойдёт. Посватать, что ли, Миша?

И не ведали хозяева, что крахмальный воротничок, галстук и манжеты с запонками — маскировка. Сегодня вся группа Калинина идёт на «схватку» с «экономистами»[1].

Стояла та пора лета, когда мягкие лужайки нарядно светились и манили к себе. Тихий, ленивый ветерок перебирал на берёзах и осинах листву.

Собрались на Горячем поле. Шли сюда со всех концов городской окраины: пожилой народ с грибными корзинами, с вёслами, с удильниками на плечах. Парни, которые с гармонью, а которые с гитарами, балалайками.

Шли путиловцы, обуховцы, текстильщики, резинщики…

Первым замитинговал мужчина в широком чесучовом пиджаке, в золотых очках. Лёгкую соломенную шляпу повесил он около себя на ивовый куст, а сам встал на пенёк, так что всем стала видна его лысеющая голова. Говорил он о том, что бороться с владельцами фабрик надо, не теряя благоразумия, не смешивая нужды народные с политикой. Мужчина ударил себя кулаком в грудь.

— Мы — люди, и они, хозяева,— люди. Им жалко своего, но всё же они нам уступают…

Путиловцы спрашивали у обуховцев:

— Чей это?

— Откуда?

— Не ваш ли?

— У нас такие повывелись,— отвечали им.— Может, от резинщиков?

— Приблудный,— отвечали резинщики.— За такими пойдёшь, ни к чему не придёшь. Только в каталажку посадят.

Путиловцы отвечали:

— Не посадят. За такие слова хозяева подачки дают.

Народ стал шуметь, бродить по поляне, не желая слушать оратора.

Кто-то из текстильщиков крикнул:

— Не отнимай время! Поговорил — и хватит!

По поляне прокатилась волна смеха. Кто-то свистнул. Тотчас послышался ответный свист.

Калинин в окружении своих товарищей от удовольствия потирал руки и покатывался со смеху. Прозрели обуховцы и резинщики — сразу узнают чужих. Оставалось подлить маслица для пущего горения. Калинин тоже вскочил на пенёк.

— Что ни слово, то алтын,— начал Калинин, кивая на предыдущего оратора.— Говорит, живите с фабрикантами в мире да дружбе. А нам известно другое: кобыла с волком мирилась, да домой не воротилась…

По поляне опять прокатилась волна смеха. Токаря Калинина узнали, хотя он и был в праздничной паре, прилизанный да приглаженный. Оратор в золотых очках, вытирая платком испарину на лысой голове, прикидывал, в какую сторону ему удалиться.

— Нам советуют: не требуйте, а просите. Только я так думаю: побьём — не воз навьём, а своё возьмём.

Народ «на гулянье» собрался дружный. Рабочие хотели поговорить о многом наболевшем, да выставленные пикетчики донесли, что в лесу за рекой замечены полицейские на конях. Кто-то пустился плясать. Усевшись группой на лужке, разбросили карты. Вот тут и пригодились Михаилу Ивановичу крахмальный воротничок, галстук и складка на брюках. Заиграли на гармони, на гитаре. Калинин, пригладив растрепавшиеся волосы, затеял с друзьями игру в «орлянку». Он тряс зажатый в ладонях пятак и кричал:

— Кто ставит на орла, кто на решку? Подходи — подстрижём, побреем, усы пригладим, карманы набьём — за пивом пойдём!

И всё же вскоре в квартире Михаила Ивановича полиция произвела обыск. Запрещённого ничего не нашли, но за принадлежность к социал-демократической партии его арестовали.

На севере, в Олонецкой губернии, февральские снежные метели застилают все дороги и стежки, а иногда заносят и дома по самые кровли. Среди густых лесов, гудящих на порывистом ветру, найти селение Мяндусельги можно только по печным трубам, из которых поутру идёт густой дым.

Полицейский урядник из пожилых казаков, натянув поводья, остановил рыжую костистую лошадь и, оглядев ссыльных, заявил:

— По повелению государя-императора здесь вам придётся…— он хотел произнести что-то величественное, да, вспомнив, как по дороге конвоируемые досаждали ему революционными песнями, закончил: — Тут вам придётся, поджав хвосты, повыть волком. Ну, а весной, когда вскроются озёра, покукуете…

Он довольно покрутил заиндевевший ус, набросил на голову башлык и ускакал.

Разные были люди среди ссыльных, по-разному и устраивались.

Михаил Калинин нанялся в старенькую деревянную кузницу молотобойцем, чтобы хоть вдоволь греться у горна.

Кузнец Филипп Корнеевич, по прозвищу Корень, хозяин этой немудрящей мастерской, только что плечист, бородат да норовист, мастер же плохой. Надо, не надо, кричал:

— Давай, давай навешивай! Поднимай молот повыше, небось сила есть!

— А это всё равно ни к чему,— отвечал Калинин.— Поковка не прогрелась: вязкости нет. Металл в горне только засветился, а вы уже кладёте на наковальню.

Филипп Корень сморкался, тёр багровый нос.

— А как надо?

— А так: спелую вишню держали когда-нибудь на ладони? Так вот, по цвету этой ягоды и познаётся железо под молотом.

— Ишь ты, ягода! — Хозяин почесал в затылке под бараньей шапкой.— Подержу на огне и подольше, только ты молотом ладь.

— Продержите добела — металл искрошится.

Филипп Корень растерялся.

— А ну, стань на моё место.

Калинин передал ему пудовый молот, подался к горну. Переворошил уголь, пустил мехи. По профессии он токарь, но и кузнечное дело ему было знакомо. Как только довёл брусок железа до цвета «вишенки», сердце забилось в груди, заиграло: враз посыпались во все стороны искры.