Как наступит жаркое лето, глядишь, Михаил Иванович Калинин и приедет к себе на родину отдохнуть, побродить по полям и лесам.

Приезжал он до революции семнадцатого года из Питера, когда был рабочим на заводе «Айваз», приезжал и из Москвы после революции, когда был «всероссийским старостой».

Деревня Верхняя Троица, куда приезжал Михаил Иванович, стоит на берегу Медведицы.

За рекой густой лес: сосна, ель и берёза.

Начинается покос. Ранним утром на лугу зазвенят косами косари. И он туда же.

«Вы, Михаил Иванович, гость. Выходили бы из дому попозднее»,— скажут ему сельчане.

«Э, нет! Роса сойдёт — косец домой идёт»,— ответит он.

В белой рубашке, с расстёгнутым воротом, подпоясанный узким ремешком, Михаил Иванович встаёт в ряд с мужиками. На ремешке же прикреплён лопаточник из берёсты, в нём брусок — точить косу.

Один раз вот так косил Михаил Иванович и видит: машет косой невдалеке белобрысый мальчонка — сын вдовы Макахиной. Запарился. Шея вся в поту, и рубашка прилипла к телу.

— Федей тебя звать-то?

— Да. Макахин я. А что?

— Плохо косишь, вот что, Федя. Животом берёшь.

— Коса у меня плохая, Михаил Иванович. Не поспеваю за другими.

— Покажи.

Калинин шаркнул косой по траве раза два и стал разглядывать полотно.

— Коса хорошая, да насажена тебе не по росту. Приходи ко мне сегодня. Наладим.

Парнишка было усомнился: где же городскому жителю знать крестьянские премудрости! Но всё же пришёл.

Первым делом Михаил Иванович смерил ремешком рост Феди от пупка до земли. А затем эту мерку перенёс от пятки косы до курка на черенке. Невелик рост у Феди Макахина — курок осадили пониже. Этим же ремешком Михаил Иванович определил и захват, чтобы коса брала не мало и не много.

Отбивая на стальной бабке свою косу, Калинин хотел подправить и Федину, но тот не дал.

— Что вы? За всех делать — рук не хватит. Только покажите, я дотошный…

Все дни покоса, как высыхает роса и солнце идёт на полдень, мужики, усевшись на валках свежей травы, слушают Михаила Ивановича. А он, перебирая пальцами клинышек бородки, рассказывает, что сделали для народа большевики после смерти Ленина и что должны ещё сделать, чтобы деревня стала прочно на путь социализма.

Через головы мужиков и женщин смотрит на Михаила Ивановича и Федя — сын вдовы Макахиной. Смотрит, слушает и про себя разумеет: «Вот он какой, Калинин! Всё-то знает, всё-то умеет! Поэтому и прозвали его «всероссийским старостой».

Не одна рубашка изношена на тощих плечах и худой спине деревенского парнишки Стёпы Еремеева. Носил он сарпинковые в полоску, носил из синего и чёрного сатина, затягиваясь узким ремешком с набором. Рубашки мать для Степы шила новые, а ремешок оставался всё тот же. Потускнеет на ремешке набор, парнишка возьмёт мел и тряпку, и серебряные уголки с квадратиками вновь заблестят, заиграют.

Ремешок этот подарил Стёпе Михаил Иванович Калинин. Ну как его не беречь, не чистить?! Как не похвастаться им перед сверстниками?!

— Где же это было?

— Да вон там, у ручья.

— Сам, говоришь, отдал?

— Снял с себя и отдал.

Ребята не очень-то верили, а на самом деле так и было.

Вёз Степа тот раз с поля ржаные снопы на старой Воронухе. После дождя земля раскисла, а через ручей хоть прыгай: плашник тут лежал, да водой его подмыло и унесло. Пришлось лошадь пустить прямиком. Дорога на подъёме шла влево, и лошадь тянула туда, а парнишка растерялся, дёрнул за правую вожжу — и вот на тебе, завязла телега. Передние колеса через ручей прошли, а задние врезались в землю по самые ступицы.

Сгоряча Степа стал хлестать лошадь. Кнута Воронуха боялась: рванула на всю силу — супони на хомуте как не бывало. Супонь оборвалась — гужи разошлись, и дуга завалилась.

Сперва парнишка торопился, хотелось ему вызволить воз, а тут понял: суетой делу не поможешь.

— Что, завяз? — спросил проходивший мимо человек.

— Завяз… — упавшим голосом ответил Степа и при этом даже не взглянул на того, кто спрашивал. Мало ли здесь ходит всякого народу: за его деревней большак в сторону торгового села Горицы.

— Следовало в объезд, а ты поленился. Сиди теперь…

Степа молча, насупившись, развязывал чересседельник.

— Что же отец-то? По такой дороге надо было ему самому ехать.

Степа взглянул на прохожего и подумал: «Что за дядька? С гладкой бородкой, как у нашего учителя. При очках, с палочкой. Шёл бы себе дальше, так нет, остановился, заглядывает под телегу, обо всём спрашивает».

— Отец мой с гражданской без ноги. Ему только скирдовать. Сидит на току, ждёт снопов.

— Воз придётся перекладывать.

— Снопы сухие: жито потечёт.

— Что же делать-то будешь?

— А то, что надо.

Стёпа достал запасную верёвку и зубами принялся развязывать на ней узлы, чтобы продеть в хомут вместо супони. Но верёвка сопрела, обрывалась. Тут прохожий человек и дал ему с себя поясной ремешок.

— Набор-то полетит с него,— сказал Стёпа.

— Ну и что же, пусть летит.

Засупонить таким ремнём хомут ничего не стоило. Гужи и дуга стали на место. Лошадь подняла голову, переступила с ноги на ногу. Стёпа взялся за оглоблю, а прохожий сзади качнул воз плечом, и Воронуха выбралась на дорогу.

На пригорке парнишка перевёл дух, огляделся. Хотел прохожему человеку спасибо сказать, а того и след простыл.

Дома за обедом отец сказал, что в их деревню сегодня приходил Михаил Иванович Калинин. Стёпе сразу стало ясно, кто помог ему воз вытянуть. «Как же это я не узнал? Не раз видал портреты! Надо ремешок вернуть поскорее, да вот соблазн: мать шьёт к празднику рубашку с каймой, ремешок-то к ней как бы подошёл!» — подумал он.

Отгулял Стёпа праздник и пошёл в деревню Верхняя Троица, где Михаил Иванович гостил.

Калинин припомнил парнишку.

— Что ты принёс ремешок — хорошо. За это я тебе дарю его. Носи на здоровье!

Если летом Михаил Иванович не выберет времени от большой работы в Кремле приехать к себе в родные места, то осенью денька на три обязательно наведается.

— Грибы-то уродились? — здороваясь, спросит он соседей.

— Уродились,— отвечают друзья-односельчане.

И Михаил Иванович с корзиной в руке спозаранку спешит в лес.

Осенью погода не устойчива — может внезапно разразиться дождь; домашние беспокоятся, но Михаил Иванович уверяет, что в роще каждое дерево — зонт, а куст — шалаш.

Взрослый народ грибы собирает тихо, разве что хрустнёт под ногой валежник. Зато ребята гомонят: «ау!» да «ау!»