Дело было близко к осени, но стояло ещё хорошее тепло, и грозы не унимались. Что ни день, то к вечеру соберутся невесть откуда дождевые тучи, засверкает молния и разразится гром. Вот в такой грозовой вечер однажды и пришлось Михаилу Ивановичу Калинину из Верхней Троицы отправляться в Кашино, к поезду.

Ехал он на лошадях Тетьковского дома отдыха. Отвозил его на станцию быстрый, расторопный конюх Егор Кузьмич. Калинин любил с ним ездить: в дороге можно поговорить о том, о сём, и ездовой он надёжный. Тридцать километров по плохой дороге проехать — дело не шуточное. А тут ещё и гроза.

Покачиваясь, сидели они плечом к плечу, покрытые одним рядном.

— Придётся, Михаил Иванович, свернуть в Почапки, а не то в Мерлине переждать.

Калинин, выставив бородку вперёд, осмотрелся.

— А что это даст? Всё равно намокли. Лучше уж быстрее ехать…

— По такой дороге быстрее нельзя. Не ровен час, угодим в канаву.

— Встанем, отряхнёмся да вновь прибавим прыти.

— Как придётся встать-то… А то и без руки останетесь. За вас перед Москвой наотвечаешься.

Егор Кузьмич искоса посмотрел на Калинина, хотел перекреститься. Но тут так грянуло, что лошади рванули в сторону и понесли ни путём, ни дорогой.

Но Егор Кузьмич им воли не дал.

Въехали в большое село Почапки, а там несчастье: молнией оглушило девочку. Лежала она у дороги навзничь, почерневшая. Рядом с ней — опалённое огнём дерево. Набежал народ. У ног девочки ползала мать. Обезумевшая, она не знала, что делать. Люди побежали за лопатами, чтобы зарыть девочку по пояс в землю, отчего будто бы «молния отделится».

— Не надо этого,— подоспев, сказал Калинин.

Увидев Михаила Ивановича (во всей здешней округе его знали в лицо), люди расступились. А он сбросил с плеч намокший плащ, быстро переложил девочку на ровное место вверх лицом и стал делать ей искусственное дыхание.

— Вы, мамаша, не плачьте, не убивайтесь. Девочка ваша будет жить, будет,— утешал он мать.

— Она уже мёртвая, мёртвая! — причитала женщина.

Девочка долго лежала пластом, а потом тяжело вздохнула раз, другой, простонала и открыла глаза.

Михаил Иванович велел матери поскорее собираться с девочкой в Кашинскую больницу.

Егор Кузьмич перепоясал кушак на себе, перепряг лошадей покороче, развернулся. И они по зыбкой дороге поехали дальше. Теперь конюх правил лошадьми с облучка, а рядом с Михаилом Ивановичем сидела женщина с девочкой на руках.

— Дай вам бог здоровья…— шептала она.— Откуда вы только взялись?.. Кто послал? До нас ли вам дело!..

Калинина такие разговоры обычно обижали.

— Зачем вы так говорите… Погоняй-ка, Егор Кузьмич!

А конюх и без того прилежно размахивал кнутом. От лошадей шёл лёгкий пар. На колеях тарантас бросало из стороны в сторону. Лошади перешли было на обочину, но сразу сбавили ходу: колёса врезались в луговину.

— Вот спеши, а время само набегает,— оправдывался Егор Кузьмич.

На краю города Михаил Иванович слез с тарантаса.

— Поезжайте в больницу. А я доберусь до станции пешком.

Взял чемодан и пропал в темноте.

На другой день из Кремля по телефону спрашивали кашинских врачей о здоровье девочки. Врачи ответили, что девочка чувствует себя хорошо.

Ребята Верхней Троицы любили свою начальную школу, любили своего молодого учителя Николая Андреевича Страхова. Они всегда внимательны были на его уроках, а тут вдруг выбежали из-за парт и зашумели.

— В чём дело? — спросил учитель.

Но, взглянув в окно, сразу понял, почему переполох: по дороге из Тетьковского дома отдыха, одетый в длинное пальто и серую фуражку, опираясь на палочку, шёл Михаил Иванович Калинин.

— К нам! — обрадовались ребята.

Было это в 1931 году ранней весной. Таяло. Из-под снега бежали ручьи. Чтобы не набрать воды в калоши, Михаил Иванович ступал по самому гребню, а как только свернул к школе, так и увяз. Тут ребята под ноги ему стали подкладывать жёрдочки, доски, поленья. Окружённый детворой, он вошёл в класс, снял фуражку и сел на стул, предложенный учителем. Затем он размотал тёплый шарф на шее, оглядел стены, низкие потолки и спросил:

— Ну как, орлы, тесно вам тут живётся?

— Нет, не тесно,— хором ответили ребята.

Калинин обратился к учителю:

— Правду они говорят?

— Не хотят вас огорчать, Михаил Иванович,— ответил учитель.— Занимаемся в две смены. Из-за помещения не можем открыть пятый класс. Научить ребят какому-либо ремеслу — негде разложить инструмент. Хотелось бы иметь свою библиотеку…

— И вы, видно, не хотите меня огорчать. А я вижу: кровля у вас протекает, в окна дует да и печь холодная.— Михаил Иванович дотронулся до побелённой печи.— Школу надо строить новую, большую. Только вот, хорошо ли ребята учатся? Достойны ли?

— А вы нас спросите,— сказал один из мальчиков и, застеснявшись, спрятался за спиной товарища.

— А что? И спрошу.— Михаил Иванович заулыбался.— Ну-ка, вот ответьте: купил мужик три козы, заплатил за них двенадцать рублей. По чему каждая коза пришла? Вот какая задача! Кто же всех смышлёнее?

Ребята зашевелились, стали думать, советоваться. Одни приняли задачу всерьёз, другие — с недоверием: нет ли тут какого подвоха? Поглядывали на Николая Андреевича, но он молча улыбался.

Ученик, который напросился на задачу, ответил:

— Козы по земле пришли.

— Правильно,— отозвался Михаил Иванович.— Фамилия твоя, наверное, Тарасов.

— Андрей Тарасов, будущий математик,— похвалил мальчика учитель.

— Не зря говорится: кто от кого, тот и в того… Отец его что в поле, что на мирском покосе наделит косяки — не ошибётся. А это вот другой Тарасов, должно быть сын Василия Фёдоровича, председателя колхоза. А эти девочки за первой партой Смирнова и Белова.

Ребята удивлялись и не догадывались, что Калинин одного узнаёт по отцу, другого — по матери, с которыми он рос и дружил.

Уборщица школы, тётя Аня, пожилая, беспокойная, хлопотливая, принесла на тарелке стакан чаю и поставила перед гостем.

— Погрейтесь, Михаил Иванович. Спасибо, зашли, проведали. Тесно мы живём, тесно. Плиту поставить негде, завтраки готовим на примусе.

Калинин, отхлебнув, причмокнул языком.

Тут уборщица опять сказала:

— Извините, чай-то несладкий. Сейчас каждый на пайке. Пойдёшь туда — давай талон, сюда — талон. Ох, уж скоро ли кончится такая нужда!

— Ещё немного потерпим, Анна Парамоновна.

— Узнали меня. Хоть и высоко забрались, а сельчан своих помните. И на том спасибо.

— А что же вы, Анна Парамоновна, для этих орлов готовите?

— Не припасно. Намну картошки — и дело с концом. Просят чёрной каши, а где она, греча-то?

— Надо их кормить получше.

— Хотелось бы, да нечем. Колхоз только на ноги встаёт. А в потребилке всё по карточкам да по талонам.

За Калининым в школу пришёл директор дома отдыха. Михаил Иванович обернулся к нему.

— Вот, Николай Романович, придётся у вас там по кладовым пошарить, помести да поскрести. Ребят нужно чёрной кашей покормить.

— Да ведь у нас, Михаил Иванович, тоже всё нормировано. На каждого паёк,— ответил директор.

— Урежьте, сэкономьте. Только сделайте, пожалуйста, так: где каша, там и масло. К чаю сахару у них нет. В школе скоро экзамены, надо поддержать детвору.