— Что-о-о?!!

— Олю порезали, — повторил дядя Семен.

Стоп, между «убили» и «попытались» огромная разница! Паника, уходи!

— Как?

— Ножом. Из «Орленка» паренек, пловец, помнишь его?

— Олег, — скривился я. — Долго терпел, сука. Оля как?

— В сердце метил, промазал. В Бурденко привезли, легкое оперируют.

— Проходите, — посторонился я. — Чайник горячий еще, подробности расскажете.

Кивнув, дядя Семен снял летние туфли с дырками и пошел за мной. Расположившись на кухне, начал рассказывать:

— Олег этот в сборную по плаванию вошел, к Олимпиаде готовился.

— Потенциал?

— На золото.

— Придурок, — горько вздохнул я.

Страна потеряла потенциального чемпиона, сам чемпион — блестящее будущее, а что будет с Олей — не ясно. Что у нас рядом с сердцем?

— Легкое?

— Легкое, — подтвердил дядя Семен.

Потенциальный конец карьеры. С другой стороны — мне кусок легкого тоже вырезали, и ничего, восстановился и даже прибавил.

— Дальше, — попросил я.

— В Кисловодске к Олимпиаде готовились. Приехали в Москву, временно, загранпаспорта получать. До этого за границу ездили, по косвенным сведениям с Олегом какой-то иностранец поговорить успел. Ищем.

— За пару минут подростковую неразделенную любовь превратить в «не достанься же ты никому» толковый специалист может, — поморщился я.

— Может, — подтвердил дядя Семен. — Олег, может, про Олю бы и забыл, но она же везде.

— Везде, — подтвердил я. — Дальше.

— Оля, как ты знаешь, в Гнесино поступать приехала. Олег в туалете спрятался женском, дождался и… — дядя Семен развел руками.

Парадоксы самой лучше на свете страны: могучий административный — он же репрессивный — аппарат, самые добрые и законопослушные люди в мире, общая закрытость и ощущение безопасности порой приводит к тому, что иногда кто не надо попадает туда, куда не надо.

— Гормоны и любовь, конечно, но посадить придурка нужно обязательно. Но и без перегибов в виде камеры с отморозками или заточки в бок от торпеды. Все знают, кто у Оли отец, и смерть придурка враги попользуют с удовольствием.

— Передам, — пообещал дядя Семен.

— Когда объявят?

— По радио — через двадцать минут, как раз операция закончится.

— Значит толпа к Бурденко подвалит минут через сорок-час, — прикинул я. — Самолет отменяется, поехали туда. В каком СИЗО придурок?

— В Сокольническом. Про это не расскажут.

Фыркнув, я удивленно посмотрел на дядю Семена.

— Понял. Охрану СИЗО усилим, — признал он мою правоту.

— Культура линчевания в нашей стране, как и во всем мире, до конца не изжита, — добавил я. — Но это не повод придурка на растерзание Олиным фанатам отдавать. Пойду жене позвоню, пусть в Потемкин временно переезжают.

Отзвонившись Виталине, я встретил полное понимание и согласие на временный переезд. В Хрущевске хорошо, там чужих нету, но в «Потёмкине» лучше, потому что там все свои. Разница — огромная, и я точно знаю, что любимый столовый прибор переезду рад. Вот мне повод подумать — мне в Москве не очень, зато родным и любимым здесь хорошо. Перевешивает ли мой эгоизм и желание быть самым главным бытовое счастье жены, матери и друзей? Что ж, в Хрущевске конвейеры тоже настроены, и мое личное присутствие требуется не так уж и часто. Решено — переезжаем обратно в лучший Советский совхоз, а туда буду летать на два-три дня раз в пару недель, текучку разгрести, если таковая будет. Остальное — по телефону. Поиграл в генерал-губернатора, получил дивный результат, теперь можно и вернуться.

Допив чай, мы покинули квартиру, сели в «Москвич» и поехали к госпиталю Бурденко. По пути попросил дядю Семена заехать за искусственными цветочками — у Оли теперь будет целебная диета, а продукты питания на входе все равно отберут — не положено.

Около госпиталя, кроме сформировавших оцепление милиционеров, еще никого не было. Оставив машину на парковке — дяде Диме пришлось показать документы, а мне хватило рожи — отправились в приемный покой.

Вид у Олиных родителей соответствовал ситуации — краше в гроб кладут. Юрий Алексеевич в силу профессиональной деятельности и крепких нервов держался получше, но было видно, что Олега он бы лично удавил с огромным удовольствием. Диана Викторовна, сидя на скамейке в обнимку с мужем, тихонько плакала, вытирая слезы платочком.

— Здравствуйте, — подошел я, пожал руку Юрию Алексеевичу, сочувственно улыбнулся Диане Викторовне и спросил. — Как она?

— Еще оперируют, — ответил дедов сослуживец.

Тут я неожиданно даже для самого себя извинился перед Дианой Викторовной:

— Простите.

— Да за что? — слабо улыбнулась она сквозь слезы.

— Наша недоработка, — добавил Юрий Алексеевич. — Хер больше одна куда пойдет, особенно — в туалет!

Я в туалет без охраны только дома или на очень режимных объектах хожу, так что пожелаю Оле побыстрее к этому привыкнуть.

— А вы… — начал я, но был перебит.

— Не бойся, ничего этому дебилу не будет — дело, б***ь, политической важности, все сделают по закону, с открытым процессом и освещением в СМИ, — Юрий Алексеевич скривился, показывая свое к такой стратегии отношение. — По тебе удар, не по Оле.

— По мне, по вам, по потенциальному олимпийскому чемпиону, — кивнул я. — Комплексно работают, б***и.

Косвенная, но от этого не менее неприятная вина все-таки ощущается: без гиперактивного внука дед бы до сих пор в очереди на трон сидел, а страна бы честно пыталась играть в заведомо провальное «мирное сосуществование двух систем». Сейчас оно декларируется, но это чисто для проформы. На деле задремавшая было вместе с Брежневым разведка и контрразведка подвергаются страшным нагрузкам, что выливается в еженедельную гибель наших и вражеских агентов по всему миру.

— Сейчас народ собираться начнет, — поделился я предположением с Юрием Алексеевичем. — Я их подальше отведу, чтобы не мешали. Когда операция закончится…

— Кого-нибудь отправлю, — пообещал он.

Оставив родителей подружки, я вышел на улицу. Какие бы драмы не переживали люди, насколько страшными бы не были события, сколько бы крови не лилось, выжженому аномальной жарой бледно-синему небу было все равно. Что ж, это справедливо: оно видело и не такое.

Настроение — паршивое. Расслабился и подсознательно проецировал свою повышенную живучесть на родных и близких. Да, «дяди» из Девятки регулярно за меня жизнь кладут, но это же совсем другое: у них работа такая, повышенной опасности, а во врагах у нас ходит весь капиталистический Запад, традиционно не стесняясь методов. В борьбе с Красной Угрозой хороши все средства, вплоть до любимого английского боевого хомяка по фамилии Гитлер.

Вынырнув из-за угла, к госпиталю подъехала пара «Скорых». Это уже мой запрос — вдруг кому из Олиных фанатов от жары плохо станет? С другой стороны квартала выехала пожарная машина. А это горячие головы успокаивать, если утратят чистоту понимания. Но я в здравомыслие верю — если брандспойты и заработают, то только в качестве коллективного спасения от теплового удара. А где… Всё, вижу две цистерны: «Вода» и «Квас». Полевую кухню заказывать не стал — госпиталь военный, и в нем кроме Оли пациентов хватает, надолго задерживаться нельзя — мужики и дамы заслужили право выздоравливать в спокойной обстановке.

Окинув взором панораму, я выбрал скамейку через дорогу, во дворах. Жильцов тоже беспокоить не очень, но они здоровые и потерпят. Опустившись на теплые рейки, откинулся на спинку. Надо бы охрану всего «ближнего круга» усилить. «Девятка» не резиновая, а значит пришло время применить легендарную рационализацию, попросив товарищей переехать на выбор или в Сокольники, или в Потёмкин. Последний тоже не резиновый, но направление стало крайне престижным, и рядом со старым «дачным» сегментом строится еще один. Через десять лет «Потемкинская деревня» станет метонимией места жительства для зажиточных граждан, вместо «Рублёвки».